Прощанье с Родиной (сборник)

Вздохнул, проворачивая ключ в дверном замке, защемило сердце одиночеством — все-таки столько лет вместе, привыкнуть не легко, хоть и огорчала Маня Н.Н. Фетисова последнее время перед смертью своей неуемной раздражительностью и слезливостью. Вошел и остолбенел — бог ты мой! Во всей квартире лужи на полу. Да такие широкие, такие глубокие, что, будучи ребенком, Н.Н. Фетисов вполне и свободно мог бы в этих лужах парусные кораблики пускать, если бы, конечно, сумел задуть во все свои легкие, создавая в ограниченном потолками высотой 2,6 метра пространстве локальный квартирный ветер.

Напрягся ветеран среднего звена страны, того самого звена вроде начальников отдела где-нибудь или совслужащих всю жизнь без увеличения чина — не важно. Добавил к имеющимся на лацкане многим значкам и двум медалям еще одну — «За освоение целинных и залежных земель» — и отправился искать правду на второй этаж, где жил другой слой общественного пирога. А именно — Иван Иваныч Рамбургер, кандидат каких-то особенных наук, за которые не пускали за границу, и доктор тех же наук, за которые тайно давали Государственные премии.

В прихожей ученого висели оленьи рога, в комнате — портрет писателя Хемингуэя с бородой, на кухне — картина, подаренная местным непризнанным гением Андреем Поздеевым, и неплохая репродукция декадента Сальвадора Дали, вырезанная из книги «Модернизм без маски». Пол был застлан. На стенах — фотообои. Из транзисторного приемника «Спидола» доносились звуки иностранного языка, которым Иван Иваныч владел со словарем.

— У меня жена умерла, а вы что же это, товарищ, меня заливаете, — прямо взял быка за рога Н.Н. Фетисов.

Но Рамбургер встретил его совсем печальный. Закутавшийся в шотландский плед, близоруко щурящийся, он крутился с эмалированными тазами, жестяными ведрами и трехлитровыми банкам среди зарубежных книг и глянцевых журналов, среди собраний сочинений классиков советской и мировой литературы, а также разрозненных томов основоположников марксизма-ленинизма вроде раннего Маркса и позднего Ленина. Крутился, тихо ругаясь отъявленной русской матерщиной, которую мы приводить не станем, чтобы не было соблазна ее и в дальнейшем употреблять, и так уже сейчас все матерятся где ни попадя, включая высокопоставленных которые.

— Льет, … … мать! — уныло мотнул он высоким лбом. — Я уж хотел было в рот … …, на третий этаж подняться, да неудобно как-то, знаете, … … …, невежливо. Там вроде одинокая дамочка живет, а я таких особ стесняюсь и даже где-то как-то по большому счету боюсь, если быть до конца честным перед собой и вами.

— А вот мы ей сейчас! — выстрожился Н.Н. Фетисов. — Одинокая не одинокая, я тоже теперь одинокий, а правила социалистического общежития никому у нас в стране не позволено нарушать, хоть ты кто есть, какая ни на есть дамочка.

И вот уже вдвоем с напряженным, но по-хорошему взволнованным Рамбургером они деликатно застучали ботинками в упругую, обитую черной искусственной кожей дверь разведенной Сони Игнатович, потому что кнопка звонка у нее не работала, как ее ни утапливали пострадавшие визитеры. Той самой Сони, которая, хрупкая как лилия, служила в филармонии, а по вечерам часто пела в ресторане «Саяны», опершись в лучшем своем платье с блестками о черный рояль и чаруя публику волшебными пассажами своего колоратурного голоса… Того самого черного рояля, за которым сидел в черном костюме и черном галстуке-бабочке ее аккомпаниатор с набриолиненным пробором некогда пышной прически. Тот самый известный всем городским пьяницам Мирон, некогда отсидевший с 1949 года восемь лет за исполнение частушки следующего содержания и по этому случаю навсегда прикипевший сердцем к Сибири:

Сам не видел, врать не стану. Но мужик рассказывал — Джугашвили с мавзолея Людям буй показывал.

Добрый старый Мирон, который совершенно не обижался, когда дети пели ему на улице:

Как у нашего Мирона На … сидит ворона. Как ворона запоет, У Мирона … встает.

— Это — ужасные, звероподобные люди. Хамские, непорядочные, плохого воспитания. Я их сколько раз умоляла, а они лишь хохочут да говорят сальности, — заплакала красавица, одной рукой доверчиво цепляясь за Рамбургера, а другой, окольцованной перстнями и кольцами, указывая на ходуном ходящий и одновременно протекающий потолок. — Не хотите ли кофе, — внезапно предложила она.

— За мной, товарищи! — не спасовал и тут перед жизненными трудностями Н.Н. Фетисов. — Сейчас им будет кофе, какава с чаем, — процитировал он смешную реплику из модной тогда и всегда кинокомедии «Бриллиантовая рука».

И лихо скакнул, сопровождаемый певицей и ученым на четвертый этаж, откуда разливались подобно бурному потоку надсадные и визгливые звуки русской гармоники.