Прощанье с Родиной (сборник)

— Во-первых, у меня средняя зарплата была тогда, когда я покинул геологию, восемьдесят рублей без командировочных. А во-вторых, я ж писатель, я писать хотел. Что и делал. Да и войны не было аж до самого Афганистана в 1979-м, когда я стал уже для всяких военных дел староват. — Гдов вдруг воодушевился: — Мне повестки пачками приходили, и я на них писал сверху химическим карандашом намусленным «САСЕДА НЕТУ ДОМА, У КОМАДИРОУКЕ». Это чтоб «уклонение» не пришили. Один раз мы с Левой водку пили, стихи читали. Ему до дому далеко было пилить, он у меня остался, и мы друг друга разрисовали шариковой авторучкой. Кресты там, купола, «НЕТ В ЖИЗНИ ЩАСТЬЯ». Утром рано-рано звонок в дверь, я спросонок штаны только натянул брезентовые, которые мне когда-то в урановой шахте на Алдане выдали. Пацанчик стоит, выпучив зенки на мои «наколки», бумажку мне протягивает из военкомата. Я ее прочитал, тут же возвратил ее ему и скомандовал: «Пшел на!» Он и покатился у меня вниз по лестнице.

— Нашел чем хвастать, — упрекнул его Хабаров.

— Я не хвастаюсь, но тогда каждый кто как мог, так и отмазывался. Я помню, Павлика, тюзовского актера, хотели было загрести, так он по сценарию упомянутого доктора целый спектакль на сцене сыграл. У него вдруг начался на сцене приступ эпилепсии, и пена от стирального порошка фонтаном пошла, забило его, заколотило по всем правилам этой болезни. Сложная вещь, а я просто… это… повестки, говорю, просто игнорировал, как мог.

— И что же, тебя за все время так ни разу и не попутали?

— Были проблемы, когда я с места на место переезжал и нужно было сниматься с учета и вставать на учет. Мне один раз даже в деле написали: «Не является по повесткам в военкомат». Однако написали карандашом, — Гдов опять употребил неприличное слово, а я опять его употреблять не стану, — написали, а я все резинкой стер, пока листал. Хотя один раз чуть-чуть уже был, на грани, можно сказать, — чуть погрустнел Гдов и поежился от пережитого.

В телевизоре между тем много чего было хорошего. Выступали и говорили о борьбе за мир русский и еврейский священники, мусульманский муфтий, ксендз, лама, пастор и атеист. Известная на всю страну певица спела песню про то, как в землянке топится печка, но этот номер ей даром не прошел, друзья осудили ее наглый вид, дурные манеры, попсовый стиль соответствующими этому моменту словами. Да.

— Один раз только чуть не погорел с концами. — Гдов оторвался от лицезрения толстых ляжек певицы и наполнил пустые рюмки. — Дверь открываю, там офицер стоит с красной повязкой, с ним два решительных солдата с каким-то холодным оружием. Заставили в книге расписаться и вручили пакет с сургучной печатью, хотя я поначалу хотел втюхать им, что я — не я. Не прохляло! Так ты представляешь? В день, когда мне идти на эти самые сборы, у меня температура тридцать девять, простудой губы обметало, в груди — хрип, в организме — грипп. И все, клянусь тебе, натурально! Ну, я участкового врача вызвал, и опять «Прощай, оружие», как у писателя Хемингуэя. Ты мою тетю Иру помнишь, царство ей небесное? Которая до девяноста с лишним дожила, такая старушка сухонькая, помнишь? В городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, когда мы в этом городе с тобой вместе подвизались после института?

— Помню, конечно.

— Слава богу. Так вот я ее направил в военный офис через неделю с бюллетенем. Она потом года два кому могла рассказывала, как пришла она туда в военкомат и для начала расплакалась. «Что, матушка, плачешь?» — спрашивает ее «видный военный». «Племянник, племянник мой! Он ведь сирота. Ни отца у него, ни матери нету, мать прошлый год схоронили. А он гриппом заболел». — «Да ты не волнуйся, родная. А пройдем-ка лучше в мой кабинет, постараемся помочь твоему горю».