Прощание

На пороге двери, напротив которой я сидел, показалась бабушка, в руках у нее была мисочка с кусочком лососины. Она не заметила меня. Я замолчал и переждал, когда она пройдет в другую комнату.

– Нет, меня жалеть не стоит, – сказал я. – Это о нем надо жалеть. Под конец жизнь у него была собачья, ты даже не можешь себе представить насколько.

– А как бабушка?

– Не знаю. Она фактически в шоке. Впечатление, что она впала в старческое слабоумие. Она так исхудала, что просто страшно смотреть. Они тут сидели взаперти и пили.

– Что, и бабушка?

– Ну да. Ты не поверишь. Но мы решили навести порядок и проводить поминки здесь.

Сквозь стеклянную дверь мне было видно, как бабушка ставит миску на пол. Отойдя на несколько шагов в сторонку, она стала оглядываться.

– По-моему, это хорошая мысль.

– Не знаю, – сказал я. – Но это уже решено. Вымоем весь этот чертов дом и наведем в нем красоту. Купим скатерти, цветов и…

В дверь заглянул Ингве. Увидев, что я говорю по телефону, он округлил брови и удалился, в тот же миг с веранды в комнату вошла бабушка. Встав перед окном, она стала смотреть в сад.

– Пожалуй, я приеду на день раньше, – сказала Тонья, – тоже чем-нибудь помогу.

– Похороны в пятницу, – сказал я. – А как ты с работой – возьмешь выходной?

– Да. И приеду с утра. Я очень по тебе соскучилась.

– А что ты сегодня делала, а?

– Да так, ничего особенного. Побывала у мамы и Ханса, пообедала. Оба просили передать тебе привет, они помнят о тебе.

– Да, они прекрасные люди, – сказал я. – И что же было там на обед?

Мать Тоньи изумительно готовила, пообедать у нее в доме – выдающееся событие, если ты гурман. Но я не гурман и в еде неприхотлив, по мне, что рыбные палочки, что запеченный палтус, сосиски или говядина «Веллингтон» – все едино, у Тоньи же, когда речь заходила о разных блюдах, глаза начинали блестеть, у нее тоже был этот талант, и она любила возиться на кухне; и хотя она готовила разве что пиццу, но всякий раз вкладывала в это душу. Она была самым чувственным человеком из всех, кого я встречал. И ей, как нарочно, достался муж, который воспринимал ежедневные застолья, уют и близость всего лишь как необходимое зло.

– Камбала. Так что ты ничего не потерял. По ее голосу я понял, что она улыбнулась.

– Но знаешь, это было нечто восхитительное.

– Нисколько не сомневаюсь, – сказал я. – А Хьетиль и Карин тоже там были, или нет?

– Были. И Атле.

У них в семье, как и у других людей, бывало всякое, но оно не становилось предметом обсуждения, а если как-то проявлялось, то у каждого по отдельности или давало себя знать в оттенках общего настроения. Одной из особенностей, которые нравились во мне Тонье, было, как я понимаю, вот это пристальное внимание к всевозможным оттенкам человеческих отношений: оно явилось для нее чем-то новым и непривычным, и она с огромным интересом слушала, когда я ей об этом рассказывал. У меня это было от матери – с моего раннего отрочества мы вели с ней долгие беседы о знакомых или случайно встреченных людях, о том, что они сказали, почему именно так, а не иначе, что они собой представляют, где живут, кто их родители, дома – и увязывали это с вопросами политического, этического, морального, психологического и философского характера. Именно благодаря этим беседам в дальнейшем мой интерес в основном сфокусировался на том, что происходит между людьми, и я всегда старался истолковать их отношения; долгое время я также считал, что хорошо разбираюсь в людях, но это было не так, ведь на что бы я ни смотрел, я всюду видел только себя; возможно, однако, что вовсе не это, а совсем другое было главным в наших разговорах с Тоньей; главное было, что речь шла о нас с мамой – как мы сблизились через речь и рефлексию, благодаря которым крепли связывающие нас узы; точно так же я стремился укрепить свою связь с Тоньей. И это было правильно: она нуждалась в этом настолько же, насколько я нуждался в ее здоровой чувственности.

– Я скучаю по тебе, – сказал я, – но рад, что ты не здесь.

– Обещай, что не будешь скрывать от меня, что ты сейчас переживаешь, – сказала она.

– Не буду, – пообещал я.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– И я тебя люблю, – ответил я.

Как всегда, после этих слов, я прислушался к себе – правда ли это. Мелькнувшее ощущение тотчас же ушло. Конечно же, это правда, конечно же, я ее люблю.

– Позвонишь завтра?

– Разумеется. Ну, всего хорошего, пока…

– Всего хорошего. И передай привет Ингве.

Я положил трубку и пошел в кухню. Ингве стоял там, прислонившись к рабочему столу.

– Это была Тонья, – сказал я. – Тебе привет.

– Спасибо, – сказал он. – И ей от меня передай.

Я присел на край стула.

– Ну что? На сегодня закончили?

– Да. Я, по крайней мере, уже наработался.

– Я только вот схожу в киоск, и тогда мы… ну, ты знаешь. Тебе ничего не надо?

– Может, купишь пачку табака? И заодно, может быть, чипсов или чего-нибудь вроде?