Прощание

Я кивнул и поднялся, спустился по лестнице, надел куртку, оставленную в гардеробе, проверил во внутреннем кармане, на месте ли деньги, и взглянул на себя в зеркало, перед тем как выйти. Вид у меня был заезженный. И хотя в последний раз я плакал несколько часов назад, по глазам это все еще было заметно. Они не то чтобы покраснели, но казались мутными и какими-то водянистыми.

На крыльце я на секунду остановился. В голову вдруг ударила мысль, что нам многое нужно спросить у бабушки. До сих пор мы чересчур осторожничали. Например, когда приехала скорая? Сколько времени пришлось ждать после вызова? Как долго оставалась надежда его спасти? Приехали они вовремя или опоздали?

Они должны были въехать на гору с включенным маячком и воющей сиреной. Из машины выскочили водитель и врач, захватив оборудование, они взбежали на крыльцо к двери. А если дверь была заперта? Дверь здесь всегда держали на замке. Сообразила ли она впопыхах спуститься и отпереть дверь к их приезду? Или они звонили и ждали, пока им откроют? Что она сказала им, когда они пришли: «Он лежит там» – и провела их в гостиную? Сидел ли он все так же в кресле, когда они пришли, или лежал на полу? Пытались ли они его оживить? Массаж сердца, кислород, дыхание изо рта в рот? Или же сразу констатировали смерть, так как сделать уже ничего было невозможно, и они просто положили его на носилки и унесли, обменявшись с ней несколькими словами. Что она поняла из сказанного? Что сказала сама? И когда это произошло: утром, днем или вечером?

Не можем же мы уехать отсюда, так и не узнав, при каких обстоятельствах он умер, так ведь?

Я вздохнул и спустился вниз. Небо надо мной расчистилось. Если несколько часов тому назад оно все было затянуто сплошной пеленой туч, то сейчас тучи образовали горный ландшафт с протяженными долинами, крутыми обрывами и острыми пиками, местами белыми и пушистыми, как снег, местами серыми, как неприступные скалы, в то время как широкие равнины, озаренные заходящим солнцем, не столько сияли и горели, как это часто бывает, красноватыми отсветами, сколько казались размытыми, погруженными в некую влагу. Матово-красные, темно-розовые, висели они над городом, окруженные всевозможными оттенками серого. Зрелище какой-то нечеловеческой красоты. Казалось бы, все должны были высыпать на улицу, машины должны останавливаться, двери распахиваться, а водители и пассажиры – вылезать и, задрав голову, восхищенно любоваться тем, что делается вверху, гадая, что за явление разыгрывается у них над головой.

На деле же все ограничивалось разве что беглым взглядом. За которым следовал скупой комментарий, что «небо, дескать, сегодня красивое», потому что подобное зрелище не представляет собой ничего исключительного, а напротив, редкий день проходит без того, чтобы небо не наполнялось фантастическими облачными образованиями, каждое со своим уникальным, неповторимым освещением, а то, что видно всегда, мы, по сути, как бы не видим; мы проживаем свою жизнь под вечно изменчивыми небесами, не уделяя им ни единой мысли или взгляда. Да и с какой бы стати нам уделять им внимание? Если бы эти образования имели какой-то смысл, к примеру, содержали бы в себе обращенные к нам знамения или весть, которую необходимо понять и правильно расшифровать, то мы по понятной причине неизбежно внимательно следили бы за тем, что происходит вверху. Но поскольку этого нет, а очертания и освещение облаков, какой бы они ни принимали вид, ровным счетом ничего не означают, а возникают исключительно в силу случайности, то знаменуют они собой всего лишь отсутствие смысла в чистом виде и в самой ярко выраженной форме.

Я вышел на широкую дорогу, безлюдную, пустую, и зашагал к перекрестку. Там тоже царило воскресное затишье. Пожилая пара, прогуливающаяся по противоположной стороне, немного машин, направляющихся к мосту, светофор, переключающийся на красный свет, хотя останавливать ему было некого. У автобусной остановки рядом с киоском затормозил черный «гольф», из него вышел молодой человек в шортах с бумажником в руке и рысцой побежал к киоску, бросив свой «гольф» с включенным мотором. Я встретился с ним в дверях, когда он оттуда выбежал. На этот раз в руке у него было мороженое. Надо же, какой инфантилизм! Оставить машину с включенным мотором, чтобы сбегать за мороженым?

Молодого человека в тренировочном костюме сегодня сменила за прилавком девушка лет двадцати, полноватая и чернявая, в чертах лица у нее проглядывало что-то персидское, и я подумал, что она, должно быть, уроженка Ирака или Ирана. Несмотря на круглые щеки и полноту, она была хорошенькой. На меня она даже не взглянула. Все ее внимание было направлено на развернутую газету, которая лежала перед ней на прилавке. Я отодвинул дверцу холодильника, достал две бутылки спрайта, поискал глазами чипсы и, обнаружив их, взял две пачки и выложил на прилавок.

– И еще пачку «Тидеман гуль» с бумагой, – сказал я.

Она повернулась и достала табак с полки у себя за спиной.

– Вам «Ризлу»? – спросила она, по-прежнему не глядя мне в лицо.

– Да, пожалуйста.