Прощание с ангелами

— Не знаю. Есть все-таки разница: отсюда — в Канаду или из Дрездена — сюда. Если бы твой отец надумал вернуться, ты бы последовал за ним?

— Идиотское предположение.

Берто явно уклонялся от ответа. Но ему нужен ответ. Все, что он ни пытался открыть, понять, стало от его попыток еще непонятнее. Ведь должно же таиться в глубине каждого явления какое-то подобие платоновских идей, чистых и незамутненных. Как же иначе?

— Ты что, останешься здесь? — повторил он свой вопрос.

— Нет, — ответил Берто и встал, давая понять, что не желает продолжать этот разговор. — Давай сыграем, — предложил он. — Это тоже тренировка.

Играть в пинг-понг Францу не хотелось. Он даже напомнил Вернеру, что у того свидание.

— Я все равно собирался порвать с ней, — возразил Берто. — Уж слишком она сентиментальничает, на мой взгляд.

Он подошел к телефону, набрал номер.

— Это Берто, — сказал он, — могу ли я поговорить с вашей дочерью? — И шепотом Францу, зажав микрофон ладонью и скорчив гримасу: — Старуха.

— Привет, Бербель… Да, это я… Алло, алло… Ничего не понимаю… вот теперь опять слышно… Знаешь, сегодня, к сожалению, не выйдет… Нет, честное слово. Брат приехал, двоюродный… Как снег на голову. Представь себе, он из Израиля… Разумеется, еврей… Кажется, советник посольства в Бонне… Что, что?.. Само собой, я тоже еврей, разве ты не знала?.. Зато теперь будешь знать… Да, да, позвоню… Привет.

Он вернулся к столу, принял в кресле прежнюю позу и рассмеялся.

— Ко всему еще и дура, — сказал он.

— Ты всегда так делаешь?

— Конечно, нет, но я узнал, что она недолюбливает евреев.

Ничего не поделаешь, пришлось Францу остаться. А ведь играл он прескверно, изображал для Берто спарринг-партнера, продувал партию за партией. Вдруг ему показалось, что для Берто — все игра. Меняются только стороны. Минуту назад он сказал: «Само собой, я тоже еврей», а недели две назад в споре сказал тем же тоном: «В конце концов, евреи сами виноваты, если к ним всюду относятся с предубеждением. Слишком они любят плакаться». Берто сразу подлаживается под своего партнера. Белые начинают, черные делают ответный ход. Мат, и все снова прекрасно. Штойбнер ходит с «зоны». Берто — о ГДР и сам атакует: «Штойбнер и тоталитарный режим», а Франца посылает гонцом: «Господин директор, я очень вас прошу, верните газету». Партия отложена с преимуществом у Штойбнера.

— В дом идти незачем, — сказал Берто, — мы перенесли стол в подвал.

Он попробовал рукоять одной ракетки, остался чем-то недоволен, взял другую. Франц выбирал недолго. Он одинаково плохо играл любой ракеткой, примитивная оборона, четыре пальца, на рукояти, оставленный большой прижат к тыльной стороне ракетки. Берто посылал резкие крученые мячи и, когда Франц высоко отбивал, сухо швырял их на крышку стола.

— Отойди подальше от стола, — сказал он, — что ты приклеился к доске?

Во время перерыва между первой и второй игрой, когда Франц, насквозь пропотев, отбросил на стул пуловер, Берто спросил без видимой связи:

— У Мари сегодня вечер. Пойдешь?

— А меня не приглашали.

— Пойдешь со мной. Знаешь, кто там будет? Штойбнерова дочка.

— Вот уж не интересуюсь.

— А я — да. Помереть можно от смеха. Павианова дочка и я. Тут он у меня запрыгает. Ну, поехали дальше.

И он снова ввел мячик в игру.

Партию против Штойбнера Берто выиграет и сам, подумал Франц. Не нужен ему ни я, ни «Дисципулус». Каждый ведет свою борьбу в одиночку.

Эту партию Франц продул со счетом двадцать один — пять, выбился из сил и решил откланяться.

— Может, все-таки пойдем? — сказал ему Берто на прощание.

Зачем, подумал Франц, дойдя до калитки, оглянулся и увидел, как улыбается и машет ему вслед Берто.

10

Томас почувствовал сдержанность этой женщины. Ее молчание лишало его уверенности. Она доставала ему до плеча, не больше, и рядом с ним казалась еще стройней и изящней. В светлой передней бросались в глаза ее тонкие седые волосы, которые она, на его взгляд, больше, чем нужно, подкрасила лиловым. Она все время отворачивала влево свое узкое, сильно напудренное лицо армянки. Стоило Томасу повернуться, она повторяла его движение. Томас был рад, когда наконец пришел Костов, Костов ничем не напоминал первого человека в округе, он скорее походил на дровосека или филолога или на обоих сразу. Словом, лицо не соответствовало телу или тело — лицу.

— Честито.

Поздравление с наградой.

— Спасибо.

«Не придуривайся! Будто я не знаю, что обязан этим орденом тебе. Ну и хитрец же ты, Костов».

— А мы-то надеялись, что вы доведете свой класс до выпуска.

— Тоска по родине, — улыбнулся Томас, и Костов с ответной улыбкой предложил ему кресло.

— Вы довольны?

— Прекрасная страна.

Жена Костова налила ему в рюмку коньяк. Он так рьяно начал отнекиваться, что опрокинул ее. Было неприятно, больше всего, пожалуй, что Костова начала извиняться — она-де так неудачно поставила рюмку.

— Пустяки, — сказал Костов. — Вы завтра летите?

Спросил, хотя и сам прекрасно знал, что завтра.

— Да, первым рейсом.

— Очень сожалею.