Прощание с ангелами

Томас взглянул на Костова: бледные губы, высокий лоб, рассеченный тремя тонкими морщинами, надо лбом венчик седых волос. По лицу не угадаешь, зачем он его пригласил. Уж, наверное, не затем, чтобы сожалеть об его отъезде.

Томас взял один из ранних персиков, лежащих в вазе на столе, разрезал пополам еще неподатливую мякоть, и одна половинка тотчас упала на белую скатерть. Костов и его жена сделали вид, будто ничего не заметили. Томас положил разрезанный персик на свою тарелку, но есть не стал.

Он злился, что пришел сюда и сам себя разоблачил, доказал, насколько он пьян — а пьян он был вдребезги. Даже глаза слезились и к горлу подступала дурнота.

— Прекрасный ковер. — Он показал на покрывавший тахту плед козьей шерсти, — Таких мохнатых я еще не видел.

«Еще бы тебе не сожалеть, что я уезжаю. Я должен был влепить твоему сыну неуд. Два года подряд, за каждую четверть по неуду. А я выставил ему тройку, безликую, угодливую тройку».

— Из Чирпана, — сказал Костов, запуская пальцы в мягкую шерсть.

Он уже жалел, что пригласил Томаса. Сегодня этому человеку не быть ни советником, ни противником. Он выпил много больше своих возможностей.

Костова принесла десерт, и Томас попросил к сладкому как можно больше воды. Костова подала целый графин.

Зачем ее муж пригласил Марулу? Этого надменного немца? Он неоднократно давал ей понять, что Николай плохо успевает. Во время родительских собраний ей всякий раз казалось, будто она сидит на скамье подсудимых. Нет, он ничего ей не говорил. Он просто ее не замечал.

— За последнее время, — так начала она, словно пожелав услышать от учителя на прощание хотя бы одно доброе слово, — за последнее время Николай стал лучше учиться.

И Томас отвечал с улыбочкой, которая снова усадила ее на скамью подсудимых:

— Не Николай стал лучше, а его отметки.

Все промолчали.

Томас выпил стакан воды, напуганный тем, что позволил себя увлечь. Он решил уклониться от продолжения.

— Николай гораздо больше интересуется техникой, чем языками, — сказал Томас и поглядел на Костова, как бы ожидая от него поддержки.

Костов внимал равнодушно и с виду безучастно. Если Марула сам напрашивается на этот разговор — пожалуйста, он не прочь. Но покамест жена и одна справляется. Вызывающая реплика Марулы показалась ему глупой. Должно быть, задели больное место.

— Техническое образование ему всегда доступно, — сказала Костова с некоторым раздражением. — Он может заниматься чем захочет.

И Томас с не меньшим раздражением парировал:

— Это он знает, слишком даже хорошо знает.

Костова взглянула сперва на своего мужа, потом на Томаса. Ее бледное лицо пошло красными пятнами. Взволнованно, с дрожью губ, которую она пыталась унять, Костова продолжала сухим тоном:

— Почему вы, товарищ Марула, все время подозреваете, что мы пользуемся какими-то привилегиями?

И вдруг неожиданно для Томаса она повернула к нему левую половину лица, которую от уха до шеи рассекли два глубоких шрама, еще больше запудренных, чем все остальное.

— Мы не ждали никаких привилегий, — сказала она.

— Неужели вы думаете, — в разговор вмешался Костов, составив домиком пальцы вытянутых рук, — неужели вы думаете, — продолжал он бесстрастно, — что я хоть когда-нибудь выражал желание, чтобы Николай получал отметки более высокие, чем он заслуживает? Неужели вы считаете меня таким примитивным?

Томас смешался от этого разговора, который против его воли принял столь внезапный оборот, он был подавлен взрывом женщины, а того больше — холодной деловитостью ее мужа. Она была права, Костов был прав, но ведь и он, Томас, тоже был прав.

А где она, эта правота?

Жара в комнате просто невыносимая.

— Неужели вы думаете, — ответил он, сдвигая в сторону пустой стакан, — что ваше требование объективности при вашем общественном положении будет иметь хоть какие-нибудь результаты, пока и поскольку это требование остается не более как высказанным пожеланием?

Костов отпил из своей рюмки, откинулся в кресле. Невозмутимый, как показалось Томасу, уверенный в себе, нимало не задетый его словами, тогда как сам он, Томас, решительно не мог сохранить спокойствие. Не подвертывались нужные слова, вместо «положение» он нечаянно сказал «власть», пришлось извиняться. Нет, Костов не опирался на свою личную власть, это Томас хорошо усвоил за два года.

— Меня, товарищ Марула, неоднократно уверяли в том, что вы отличный преподаватель, — сказал Костов. — Я ни минуты не сомневаюсь, что свое дело вы знаете. Но вы допускаете ошибку, недопустимую при вашей профессии: у вас бывают предубеждения. И в частности, вы предубеждены против меня. Нет, нет, не пытайтесь приукрасить. Дайте мне договорить откровенно. Я не хочу сказать, что вы предубеждены против меня лично. К любому человеку, сиди он на моем месте, вы отнеслись бы с таким же недоверием, даже в глаза его не видев. Вы приравниваете обладание властью к злоупотреблению ею. Не знаю, с чем вам приходилось сталкиваться в вашей прежней жизни. Пожалуй, это и не должно меня занимать. Вы уезжаете. Я просто выражаю сожаление. Из вас мог бы получиться еще более хороший учитель.