Прощание с ангелами

— Может, я сморозил глупость. — Лизевиц надеялся, что так оно и есть, ему страшно было наблюдать, как за несколько секунд сник этот крепкий, неуязвимый человек, каким он привык считать Герберта.

Герберт встал, начал искать, сам не зная, что он ищет. Лизевиц нагнулся, подал ему портфель, Герберт принял портфель у него из рук и сам того не заметил.

— Я отвезу тебя домой, — сказал Лизевиц. Он пошел вслед за Гербертом, пытался снова взять портфель, но Герберт не выпускал его из рук, словно великую драгоценность, которую никому нельзя доверить.

Они прошли мимо дверей секретаря по вопросам культуры и народного образования.

— Давай зайдем, — предложил Лизевиц, — поговорим с Махнером. Надо же разобраться.

Но Герберту и без того все было ясно.

— Так оно и есть, — сказал он.

Он не сомневался: его выставили за дверь.

Такова была первая мысль Герберта, когда он вновь обрел способность трезво рассуждать. Он и не думал, что явится исключением. Не протекция вознесла его на этот пост, не она и удержит.

«Зять Карла Вестфаля и друг первого секретаря Фокса, которому он спас жизнь».

«Порой мне хочется быть простым учителем».

Самое время. А чего он, собственно, волнуется? Тут-то и стать кем хочешь.

— Махнер был на секретариате, — сказал Лизевиц.

Смешно: Герберту приходится утешать Лизевица, словно это Лизевица снимают с работы.

— Не суетись, — сказал Герберт. — Просто все это свалилось на меня неожиданно. А в остальном не так уж и важно.

Но Лизевиц понял, что в последних словах Герберта Горечь пересилила искренность. Самое важное — это человек. Партия существует для людей, а не люди для партии. Что-то здесь не сработало. Почему — разъяснится впоследствии. Рано или поздно все разъясняется, вот только ребенок, пока суд да дело, успевает утонуть в колодце.

— Ты как хочешь, а я с ним поговорю, — сказал Лизевиц.

Герберт не ответил. Он собирался войти в подъезжающую кабину патерностера, замешкался и опоздал. Ему вдруг страшно показалось сделать нужный шаг, покинуть твердую почву, на которой он стоял. Он решил впервые спуститься с пятого этажа пешком, но заметил, что Лизевиц на него поглядывает, и устыдился собственной слабости. Не дожидаясь даже, пока очередная кабина поравняется с площадкой пятого этажа, он высоко занес ногу, пошел, судорожно ухватившись за поручень, и прислонился к стене патерностера, который медленно повез его вниз.

2

Томас торжествовал. Неймюллер сидел перед ним, явился к нему прямиком из Берлина по личному распоряжению министра. Итак, ни у кого уже не осталось сомнений, что идея создать четвертый, комбинированный поток принадлежит Томасу. А теперь Томаса Марулу, ранее директора, затем разнорабочего, ныне опять директора, вводят в состав центральной комиссии при министерстве народного образования. Томас упивался приятным известием, тем более что услышал его именно из уст Неймюллера.

— Первое заседание состоится на той неделе. Ты получишь приглашение.

Каких-нибудь две недели назад Томас опасался, что его ототрут к сторонке, что Герберт припишет себе его заслуги.

«Важное предложение заместителя председателя халленбахского совета. На общереспубликанской конференции с участием министра товарищ Герберт Марула выдвинул идею создания четвертого потока».

Эта статья в учительской газете привела Томаса в неописуемую ярость. Вечером он помчался к Кончинскому.

«Полюбуйся, какая наглость!»

«Не теряй головы, там разберутся!»

«На черта мне разбирать такое свинство, я возмущен тем, что оно вообще возможно. А с меня хватит. Обрыдло».

«Не волнуйся. Твое тщеславие еще будет вознаграждено».

Конечно же, Томас начал спорить, Кончинский неправильно истолковал его волнение. При чем тут тщеславие, когда речь идет о справедливости?

«Да, да, конечно, о справедливости, но не о ней одной. Ты меня не убеждай, Томас, мне порой кажется, будто ты рядишься в тогу борца за справедливость, чтобы скрыть под ней что-то другое».

Неймюллер встал.

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Если и дальше так пойдет, быть тебе года через два заслуженным учителем.

Неймюллер рассмеялся, и Томас не понял, в шутку он это говорит или всерьез.

«Не волнуйся. Твое тщеславие еще будет вознаграждено».

Просто удивительно, до чего Кончинский разбирается в людях.

— А как вообще дела в школе? — спросил Неймюллер, уже выйдя из кабинета.

— Все по-старому.

3

Франц не хотел идти на классный вечер. С какой стати?.

«Желаю вам развлечься, мои молодые друзья. Строить социализм — веселое дело, веселое и жизнерадостное. Кто не работает, тот не танцует».

А потом он все-таки явился и сидел здесь и ждал. Кто-то крикнул: «Приглашают дамы!» Сперва он подумал: «Вот чепуха». Но тут его охватило сильное волнение. Сейчас все должно решиться. Хотя чему решаться-то?