Прощание с ангелами

«Знаешь, меня ввели в состав центральной комиссии».

«Поздравляю».

«Я затем и звоню».

«Поздравляю, поздравляю».

Томас ходил по слабоосвещенным улицам. Он не мог усидеть дома, не ног сосредоточиться на подготовке к завтрашним урокам. Впрочем, опыта у него хватит, даст уроки и без подготовки. Не о том сейчас речь. Торжество, испытанное с приходом Неймюллера, скоро прошло, развеялось как дым. Оставшись в одиночестве, он был уже не в силах, как прежде, радоваться успеху, выдавшему на его долю.

Одиноко бродя по городу, он вдруг вообразил, будто готов отказаться от работы здесь, от директорства, от своих успехов, от всего — только не от Рут. Но тут же он уличил себя в неискренности, ибо лишь тоска по Рут внушила ему эту нелепую мысль. Ведь личное счастье и работа не исключают друг друга. Вот какова его точка зрения, вот что дает ему право любить Рут и надеяться на взаимность. Героическое самоотречение устарело.

Но Франц не признает за ним этого права.

Надо будет поговорить с Францем, тот выносит свои приговоры безапелляционно, не давая себе труда понять других людей. В этом возрасте он еще не способен осознать, что взаимоотношения людей отнюдь не так однозначны, как добро и зло в детских представлениях о нравственности.

«Ты гнусный лицемер».

Так ли это? Томас затруднился бы сказать.

Почтальон приклеил бумажку на дверях, над щелью почтового ящика. Это удивило Томаса, потому что он не ждал никаких вестей, даже простого письма и то не ждал. Он и сам никому не писал. Жизнь его — а он не хотел перемен, по крайней мере сейчас, — была ограничена пределами города, куда он вернулся почти год назад. Вехами этой жизни служили школа, вынашиваемые планы, Рут, Франц.

Он упрекал себя, что до сих пор не сказал Рут о стычке с мальчиком. Надо было сказать, что Франц все знает. Он просто побоялся: а вдруг Рут не захочет тогда с ним встречаться? Если есть на свете человек, ради которого Рут способна порвать с ним, то это именно Франц.

Он сорвал бумажную полоску и прочел телеграмму:

«Мать умерла тчк приезжай немедленно тчк отец».

Лишь тут он сообразил, что телеграмма адресована Францу.

Все в подъезде было как всегда — матовая лампочка, лестница, бледно-серые стены, изрисованные детишками. Прибавилось только одно: смерть. Томас отпер дверь в квартиру. Последнее письмо от Анны он получил две недели назад.

«Бог в помощь, дорогой брат. Я в отчаянии. Почему не пишет Франц? Хотя бы открыточку. Больше я и не прошу».

И вот:

«Мать умерла тчк приезжай немедленно тчк отец».

Пугающая трезвость текста. Смерть не нуждается в эпитетах. Ей довольно себя самой; Томас положил телеграмму на стол.

Покуда Анна была жива, он относился к ней более чем равнодушно. Но ее смерть унесла что-то и из его мира.

Никогда еще он не воспринимал с такой отчетливостью и болью участь своей семьи. Родители умерли, лежат далеко в Польше. Анна умерла, лежит в Лоенхагене. А в какой земле упокоится он? Может быть, смерть не так страшна для того, кто способен верить, будто позади темного занавеса, которым смерть одевает усопшего, есть что-то другое? Надежда. Награда. Смерть требовала прямого ответа на вопрос о смысле жизни.

Томас снова развернул телеграмму и перечитал ее. Он мог бы читать ее непрерывно.

«Что ты оставила после себя, Анна?»

«А что останется после тебя? Твои надежды и мечты не сбылись».

«Я знаю, Анна, ты не того ждала от жизни».

Смерть, подумал Томас, всегда побуждает нас произвести переоценку ценностей. То, что представляется тебе великим, то, к чему ты рвешься с таким исступлением, на поверку оказывается ничтожным, а невидное и неприметное загорается новым светом. Ты все это видишь, но вскоре забываешь, как забываешь про самою смерть.

Томасу вдруг стало не хватать Анны, Макса, Герберта, захотелось всех их обнять. Его так и подмывало позвонить Герберту. Но он удержался. Лучше он завтра сходит к нему.

Франц вернулся раньше, чем ожидал Томас. Он не заглянул к дяде, он сразу прошел на кухню, а оттуда в ванную. Они жили в одной квартире, но не вместе.

Томас взял телеграмму, все еще лежавшую на столе, и сунул ее в карман. Когда он приблизился к Францу, рука его судорожно сжала этот плотный листок.

Франц стоял посреди ванной полураздетый и растирал полотенцем спину и грудь. На дядю он даже не глянул.

Но Томас должен был отдать ему телеграмму, у него не было другого выхода.

— От твоего отца…

— Вот как?

— Телеграмма.

Он вынул руку из кармана и передал телеграмму Францу.

«Мать умерла тчк приезжай немедленно тчк отец».

Томас видел испуг Франца. Глаза у мальчика вдруг начали косить, рот приоткрылся. Он прижимал к груди полотенце, как в ту минуту, когда развернул телеграмму. Потом он прошел мимо Томаса в спальню, все так же прижимая полотенце к груди, все такой же полураздетый.

Томас не последовал за ним. Помочь он не мог.

СИЗИФ

1