Прощание с «Императрицей»

– Похоже, о грядущей опасности и предупреждать некого, – наконец в полный голос произнёс капитан Иванов, убедившись, что и этот, по определению – самый дальний уголок фамильного замка Радецких, – пуст. Эхо его слов отдалось в стрельчатых сводах часовни только шорохом вспугнутых летучих мышей.

– Родычі? – поинтересовался вахмистр Борщ, кивнув на чёрный мрамор одного из саркофагов, на который опёрся локтями, чтобы прочитать: «Baron Iowan f. Radetsky… 1775–1814».

– Наполеоновский генерал, – равнодушно отозвался Никита.

Он всё ещё, видимо, не мог понять, – то ли ему облегчённо перевести дух, оттого, что русский гарнизон ушёл из замка (и, следовательно, на бывшего его владельца никто не станет коситься с привычным подозрением), или, напротив, ужаснуться предстоящей сдаче вотчины, как ни крути, а врагам нелюбезного Отечества. Кажется, он вообще плохо понимал, как ему следует себя вести в этой ситуации, кем теперь быть? Немецкий барон польского происхождения и российского подданства, – не самый удивительный винегрет на русской службе. Но ведь не всем и «везёт» вот так, – оказаться вдруг раздираемым на все три ипостаси одновременно. Да ещё на перепутье, как в историческом смысле, так и в буквальном…

Подпрапорщик Радецкий уставился в стрельчатое окно единственного нефа склепа-часовни. Там, за витражными стеклами, в нереальном жёлто-багровом, будто огненном мире, узкая, в тележную колею, дорога вела к излучине реки за мельницей, где любили в камышовой заводи плескаться деревенские наяды, – помнилось с запретным ужасом детства. Мощённая пиленой плиткой дорога вела в другую сторону, к мосту, а там, погодя, и в Пруссию. Третья же дорога, вычерненная на облезлом мартовском снеге тысячами следов ушедшей колонны, вела к почтовому тракту Российской империи…

– Ось цікаво мэні, чому це вони пішли без бою? – будто подслушав его мысли, произнёс из-за спины вахмистр, задумчиво теребя рыжий ус.

– Или наш знакомый разведчик послал-таки гонца на лихом велосипеде сообщить о целом дивизионе германских тяжёлых гаубиц, и нашим также пришла в голову счастливая мысль выбраться из могилы раньше, чем её зароют, – рассудил вслух капитан. – Или же отступление идёт по всему фронту, наши ушли из вероятного окружения – и мы снова в глубокой… В немецком тылу.

– Не дай боже! – с досады едва не выдернул ус Григорий. – Набрыдло.

– На этот случай, – внезапно оживился подпрапорщик барон Никита Радецкий, будто последние слова Николая выдернули его из прострации, – у меня есть идея…

Ничего не объясняя, только призывно махнув рукой, Никита ринулся к выходу из часовни и далее – видно было в просвете отворённых дверей – к ступеням кухонного, «чёрного», входа в замок, устроенного в угловой его башенке.

Переглянувшись и поочередно пожав плечами, пехотный капитан и казачий вахмистр двинули следом.

– Вот! – с видом удачливого кладоискателя Никита показал им толстенную папку, найденную только что в ворохе канцелярского хлама, который он вывернул из недр старинного орехового бюро.

То ли по случаю срочного отъезда-эвакуации, то ли впрок, если вдруг замок будет занят чужаками под какие-либо нужды военной поры, – всё, что было из мебели ценного, что не было прибито, привинчено или вмонтировано в стену, – всё оказалось на этажах «кухонной» угловой башни. «Машинного отделения» – как это называлось в современной архитектуре. Здесь кругом змеились ржавые и керамические трубы, жгуты кабелей и проводов в нитяной обмотке, бог весть чем командовали разного калибра вентиля и задвижки. Эдакое царство пара и электричества, что питали древний замок новой жизнью нового времени. И тут же – венские стулья, антикварные сундуки в брандмауэрах старинной ковки, барочные канделябры. С «фламандских досок» строго поглядывали предки Никиты, ещё и не бароны, видимо, а польские шляхтичи. Такие же нервные капризные лица, которые с полным правом художника можно было бы назвать и порочными, не будь тут наяву Никиты – явного опровержения родового проклятия.

Что-то в нём было от подростка, ещё не уверенного в своих поступках, но уже полного решимости жить по своим законам. Вот и сейчас он раскладывает свои бумаги, будто козыри, но в глазах читается робость – а не сочтут ли его расклад блефом?

– Вот это мой кузен Борис, – с ударением на первом слоге, внушительно, объявил «фон Радецкий», раскрывая перед лицом капитана Иванова чёрную книжицу с облезшим серебристым тиснением: «Ausweise».

– Что, тоже «фон»? – с сомнением заглянул в неё Николай.

– Нет, – усмехнулся тонкими бескровными губами Никита. – Баронское звание было пожаловано моему деду царём Александром в порядке личного дворянства. Это уж после он и потомственное для детей выслужил.

– Вот как?.. – удивлённо повёл бровью капитан Иванов. – Всегда думал, что Пётр был первым и последним царём, раздававшим европейские титулы.

– Было и при Александре. В порядке восстановления курляндского дворянства. Не вполне доказанного, в общем-то, но… – попытался объясниться Никита, но Николай уже отмахнулся: