Прощание с «Императрицей»

Теперь действительно их, русских – случайный гарнизон замкового форштадта, – оставалось всего трое. Точно как и в начале всех их «приключений в плену». Из тех, кто остался дожидаться разведчиков-самокатчиков, не сбежав с молчаливого согласия Николая в сторону своих, в живых уже не было никого.

Но пугало отчего-то не это, а патологическая «арифметика» подпрапорщика, грозившая, как подсказывал опыт, для Никиты нервным припадком.

Николай вопросительно глянул на своего более уравновешенного товарища, но Григорий, подтверждая репутацию «невозмутимого хохла», только кивнул, не особо отвлекаясь от выслеживания через пролом двери задержавшихся где-то «гостей». Их серые, далеко не парадные мундиры старого образца уже походили на интендантскую свалку у призывного пункта – валялись, помеченные красными чернилами, кучей на том конце дамбы. Шлюзовой отвод от которой, как теперь выяснилось, можно было как-то и перекрыть, чтобы подкрасться тишком из подполья. Причём перекрыть не из мельницы.

«Конструкция у мельницы какая-то допотопная. Колесо течением движется, оттого и с затопленной частью».

– Кто ж знал, что там вода отводится? – хмуро заворчал капитан, будто даже оправдываясь перед кем-то.

– Не отводится она, – внезапно и с тем же «арифметическим» хладнокровием заявил Никита Радецкий. – Никуда она из камеры не отводится. И ничуть это не примитивная конструкция или допотопная.

В какой-то миг показалось, что даже немцы на той стороне речного рукава ошалело замерли. Уже и минута прошла, а ни разу не щёлкнул «маузер», не принялся снова «рвать сухие газеты» станковый «максим MG-8».

Наконец, загнав на всякий случай патрон в патронник запасного карабина, чтоб не терять время на перезарядку магазинов, Николай обернулся в сторону подпрапорщика:

– А какая же?

Никита нервно барабанил тонкими пальцами по цевью винтовки, точно вспоминая на ощупь партию для фортепиано. Поднял на капитана взгляд, полный решимости, но решимости какой-то отчаянной:

– Мельничный постав нарочно сделан с очень большим веретеном, чтобы камеру подводной части постава никогда не затапливать полностью.

И вроде бы сообщал Никита прописные для себя истины, но не совсем уверенно, будто припоминая семейное предание, что слышано в детстве много раз, да всё как-то без особой веры, как сказка, не отвлекаясь от вкусной пенки в тазу с вареньем, от поломанной салазки лошадки-качалки…

– Зачем так? – попытался разгадать замысел средневековой инженерии нынешний инженер Иванов. – Ещё Архимеду было понятно, что рабочее дерево прочнее, когда в воде полностью, чем когда наполовину. Скручивание влажных и сухих волокон скорее даст разрывы, попросту говоря, рассохнется, – проворчал он словно бы сам себе.

Но, заметив, как, утершись верхом фуражки, раздражённо замотал подпрапорщик Радецкий давно не стриженными светлыми лохмами: «Чепуха, мол, ничуть не важно», – замолчал. И повторил чуть погодя, уже и сам раздражаясь:

– Так зачем подводная часть мельницы – не совсем как бы подводная?

– Чтобы не затопить подземный ход в замок. Он как раз из камеры и начинается, ведёт под реку и в винный погреб замка.

– До винного погребу, – машинально повторил за ним вахмистр Борщ и только теперь, кажется, нашёл их разговор интереснее выслеживания цели в рощице на отметке «200» прицельной планки. – То якого ж біса… – отвернулся он от пролома двери.

– Погоди, – перебил его капитан. – Ты-то откуда знаешь? – спросил он подпрапорщика Радецкого.

Вместо ответа Никита безбоязненно направился к капитану через всю мельницу, – пули с той стороны отвода незамедлительно выбили щепу в морёных балках, в коробе отбора, высекли искру из каменных жерновов, но это ничуть не смутило подпрапорщика. Сквозь облачка мучной пыли он подошёл к капитану, запнувшись только на мгновение, чтобы подхватить с дощатого пола одну из россыпей этикеток с отечественным орлом, но с надписями готическим шрифтом: «…fon Radetski…die Mehl».

Один из этих ярлычков для мешков с мукой, надо понимать, то есть с готовой продукцией, Николай как раз только что приспособил в качестве самокрутки из отвратного немецкого табачка, скорее «вагонной пыли». Поэтому, задумчиво осмотрев кончик дотлевающей скверной самокрутки, Николай потушил её, растерев пальцами:

– Понятно. Значит, ты и есть «фон Радецкий».

«Фон Радецкий» молча пожал плечами, готовый, кажется, уже ко всему. Кроме того, что услышал из уст вахмистра Григория Борща, проворчавшего почти благодушно:

– Ну, звісно, тому й мовчав, – вздохнул казак. – Потому и помалкивал, что «фон». Тут и Радецким-то не сильно рады бывают. А уж фонам…

– Будь ты хоть фон Иванофф, – подмигнул Григорию капитан Иванов, поднимаясь с опаской, пригнувшись. – Вон, фон Белов, к примеру.

И обратился к подпрапорщику:

– Кажется, нам надо опробовать этот ваш фамильный лаз, пока немцы его не нашли. Спасибо Митяю – не дал им там осмотреться…