Прощание с «Императрицей»

Их к тому времени осталось меньше дюжины. Ни уговаривать, ни приказывать дожидаться разведчиков капитан Иванов никого и никому не стал. Заметил, что из двух десятков пленных сразу отсеялась и рассеялась в поле половина: до своих – рукой подать, а чем тут всё закончится – ещё, как говорится, «бабка надвое сказала».

Капитан промолчал, сам не отдавая себе отчёта, сознательное это действие с его стороны или, наоборот, чутьё подсказало, что уступить сейчас место «русскому авось» будет куда правильней буквы Устава. И так, наверное, и вышло.

Ожидаемо, оставил поручик с ними всего пару солдат, не кадровых самокатчиков, а зачисленных в «восполнение убыли» по случаю. Писаря, научившегося езде на велосипеде в реальном училище, и сельского кузнеца, которого обучил урядник для понимания предмета ремонта. И, кроме их самих, вполне уже мушкетёрской троицы (Иванов, Радецкий и Борщ), оборону держали «канцелярский подполковник», наконец представившийся Вениамином, и щербатый «блаженный». Он – как прочие пленные из децимационной партии, – запомнился, но оставался до сих пор безымянным. И ещё шестеро солдат – теперь именно солдат, а не пленных, – рассредоточенных по закоулкам старой мельницы.

– Так тебя как звать-то, блаженный? – спросил Николай, не отрываясь от довольно мешкотного своего занятия – приведения в боевую готовность гранаты системы Новицкого. В сей ручной гранате мало того, что ударник надо за кольцо выдернуть. Его ещё на шептало надо поставить, не выпуская спусковой скобы.

– Митяем, – отозвался «щербатый», одарив капитана одной из несчетной коллекции своих безмятежных улыбок, на этот раз в духе: «Да хоть горшком назови!» Однако, увидев в ответ перекошенную от усердия гримасу офицера, жалобно охнул и не сполз по стене, а прямо-таки свалился вниз.

Громоздкая болванка на деревянной рукоятке с манжетой и оттопыренной скобой прокувыркалась над лохматой головешкой Митяя и, махнув на прощание хвостиком оборванной чеки, канула в амбразуре окна.

Именно что амбразуре, хотя ещё вернее было бы назвать тесное оконце бойницей. Уж больно походила на ту же замковую башню и старинная мельница времён, поди, тевтонского завоевания пруссов. Жернова от старости – что каравай, мышами сточенный.

– Ух! Мало не обмочился, – снова придурковато заулыбался, зачернел прорехой в парадных зубах Митяй, когда в оконце с грохотом сыпануло радужной снежной пылью и потянуло тротиловой кислинкой. И взлетел чей-то на удивление тонкий, обиженный скулёж, будто даже не человеческий.

– Раньше треба було, – проворчал в приклад трёхлинейки Григорий. – Як надумав кайзера запродати. У Вильгельма, бач, руки якi довжелезнi…

– Кого это запродать? – растерянно переспросил Митяй и подскочил даже, забыв об оконце за головой, которое и с птичьей перекличкой пуль, и с нечеловечьим воем из копотной тучи, то есть со смертью за краем. – Как это запродать? Я и не обещался никакому ихнему кайзеру…

– Таки не обещався? – фыркнул вахмистр Борщ, передёргивая затвор. – Клятву на супе не приносил? Век какавы не пить не божився?

– Да Господь с вами, господин вахмистр… – взмолился «щербатый».

– Тут, рядовой Митяй, такое дело выходит, – с прокурорской суровостью перебил его капитан Иванов, издали, из глубины мельницы, выглядывая через плечо солдата в оконце-бойницу.

Похоже, граната, вырвавшая дюжину булыжников на мощёной дамбе, не только сбросила в ледяную воду пару пехотинцев ландвера (стрелки местного «ополчения» сразу же сменили немецких улан, как только те поняли, что с пикой бросаться на каменную башню резона никакого, да и не по ранжиру как-то), но и отбила охоту у прочих к продолжению атаки. Впрочем, и до того довольно вялой. Как из-под палки. Вернее, из-под офицерского стека.

– Если вы, Митяй, за столом у Вильгельма две ложки сахару в какаву клали, – продолжил капитан Иванов с иезуитской дотошностью, но искря смешливым огоньком в глазах, – это одно. Это выходит, что вы выдали строжайшую военную тайну, сколько русский солдат сахару потребляет. За сколько, значит, ложек лишку его можно склонить к предательству. А ежели вы, Митяй, наложили себе все три ложки…

– Никак нет! – растерянно захлопал выгоревшими ресницами солдат. Даже уронил с грохотом на пол винтовку, германский «маузер», не зная, к бедру его приткнуть или на караул взять.

Ясно же, что сплоховал. Не ясно только – когда именно? Когда приврал из дурного хвастовства, что пять ложек сахару съел? Или когда не сознался, что какава эта ихняя – дрянь, всё одно что тюря на жжёных сухарях. Её без сахару вообще пить нельзя…

– Не было за столом никакого Вильгельма! – нашёл-таки привычный выход Митяй, прикинувшись, по обыкновению, дуриком. (Чёрт с ним, что воевать пошёл, только чтоб до III гильдии медалькой добрать, а то б не токмо тёткиных детей откупил от мобилизации, но и сам бы от этой беды отвертелся. Кто ж знал!)

Кто-то из-за деревянной конструкции мельничного постава глухо хохотнул, кто-то другой подхватил в пыльно-мучном сумраке:

– И Петрушки с таким не надо.

Повеселел народ, дескать: «Раз уж командир помирать не собирается…»