Прощание с «Императрицей»

Явная русская цитата. Но говорил её, как ни удивительно, самый настоящий англичанин – из инспекции по условиям труда от Промышленного комитета, которому, как говорится, сам Бог велел.

Но то ли божьи повеления были неправильно поняты, то ли нарочно перевраны, – чаще казалось, что не для решения вопросов и умиротворения конфликтов ездили на заводы инспекторы навязанного царю комитета, а чуть ли не возглавляли стачкомы по поводу и без оного.

Взять вот хотя бы этого же англичанина, Эдгара Прайса. Вроде бы приехал консультировать наш комитет по вопросам условий труда на химическом производстве. И хоть и числился всего лишь советником инспектора, но чуть ли не помыкал шефом своим, мистером Робинсоном – тюфяком, ездившим на завод с неизменной страдальческой миной невыспавшегося человека; переводил тому с русского на русский, что следует спрашивать у рабочих и как толковать услышанное.

Да и тут, в «Рабочей школе», всем и всё объясняет Эдгар Прайс без устали, как будто приехал не из Англии, изнурённой капитализмом, а из «города Солнца». И всё, глядишь, вещает с лучезарной улыбкой параноика, уверенного, что вот-вот построит «Harmony Hall»[15], как только разъяснит туповатым аборигенам, каким концом молотка следует бить по гвоздю…

Николай, пропавший без вести

Царство Польское. Граница Восточной Пруссии

– Ну що ж ты, друже, – утешительно трепал по мятому красному погону Григорий незадачливого Митяя. – Ты ж так до дому рвався, що навіть з германского полону тикать збирався, как бы они тебя какавой не сахарили. А тут…

А тут и впрямь не слишком понятно было, зачем понадобилось «блаженному» их Митяю рвать себя гранатой в тесной каморке. Не с перепугу ли? Нет вроде бы.

– Так понимаешь, одно дело из плена вернуться, – хрипел Митяй, облизывая кровь с опухших губ. – Это ничего. Руки-ноги сберёг – и молодец. Оно понятно же. А вот, чтоб целёхоньким, но с кровью товарищей своих на руках – оно совсем худо, это же… никуда? – смотрит Митяй на вахмистра с надеждой, отчаянной надеждой услышать оправдание для своей дурости. Ведь никак не по чину ему, деревенскому куркулю, имевшему лучшую прасольскую смётку на волость, что вот-вот должна была его в третью гильдию вывести – и вдруг вот так помереть сглупа? Ему бы кидаться из той каморки опрометью, как только дошло, что за скрип там за спиной, что за крысиная возня из-под полу слышится. Да и вообще – крестьянского же сословия! – и ранее мог догадаться, что мельничное колесо сейчас – сухое, стоит при закрытом-то шлюзе. И что там для починки непременно лаз к поставу имеется, и сейчас он как раз без воды. Ан нет. Ничего другого в голову не пришло, как увидал развёрстую щель преисподней – люк в полу, как за гранату схватиться. И откуда ж такая военная мудрость в голову зашла? Он же ту гранату германскую носил в подсумке и до того боялся да стерёгся её, что адовой пакости. Зачем вообще подобрал – понятно, из той же куркульской сметливости: сгодится, мол. Но всех гренадёрских знаний у Митяя – только, что за кольцо надобно дёрнуть, что сбоку запала торчит из «ананаса» того чугунного (в уездном ресторане фрукту эту видал, как племяша-полового проведывал, и признал теперь сходство). Дёрнул – а как зашипит чёртово яблоко копотью, а как рванёт из него струя белого пламени чуть не в аршин длиной! Его и так-то в руке не особо удержишь – два вершка поперёк себя[16]. А тут ещё и горит, гудит и плюётся пламенем!

Так под ноги себе Митяй и выронил чёртово яблоко. Прыти хватило только носком ботинка пнуть от себя и скакнуть куда глаза глядят, света белого не видя – да всё равно достало, и крепко…

Там, на краю этого света и уже того, его и подхватил на руки вахмистр Борщ. Два раза пальнул из трофейного же солдатского «люгера» в дымный и мучной вихрь на месте провалившегося люка и оттащил бедолагу наверх со всеми кровавыми потрохами, что – казалось Митяю – вот-вот выплеснутся из порванного брюха в штаны.

– Как он там? – насторожился Николай, не услышав ставших уже привычными слёзных сетований Митяя в очередной паузе резкого пулемётного стрекота.

– Кончился, – подобравшись поближе чуть не на четвереньках, коротко сообщил Григорий Борщ, потянув с головы папаху с синим смушковым верхом. Уже навылет пробитом. От того безо всякого смущения передвигался казак, как сам говорил: «рачки».

Капитан Иванов поморщился:

– Жаль мужика. Правильный оказался солдат.

Подпрапорщик Никита Радецкий, всё это время, казалось, пребывавший в лёгкой эйфории, – ничем не объяснимой, кроме ставшей навязчивой страсти «не промахнуться», – тот и вовсе только отметил вслух:

– Пять на четверых.

Подсчитывал он, судя по всему, пропорцию лично им подстреленных немцев и уже убитых защитников мельницы.