Прощание с «Императрицей»

– Alles Kaputt. Всё, – констатировал обер-лейтнант Троммлер, опустив на грудь, перетянутую ремнями, полевой бинокль. И резюмировал, кажется, без особого победного восторга: – Уверен, герр гауптман, теперь вам останется только послать егеря убедиться в бессмысленном расходовании снарядов. Чрезвычайно дорогих, насколько я понимаю.

– Возможно, – с деланым равнодушием пожал командир артдивизиона покатыми плечами, но, скроив гримасу искренней заинтересованности, будто бы подумал вслух: – Но вы, господин инспектор, в таком случае? Получите ли вы подтверждение своей правоты? Как вы докажете, что ваша теория о дезинформации противника через беглецов, без их официальной вербовки в агенты – работает? Лично я не вижу никакого подтверждения тому, что русские ушли, напуганные россказнями ваших пленных о мощи рейхсхеера. Как, равно, не вижу и толп русских дикарей, страждущих сдаться культурному немцу за рюмку шнапса.

Довольный злым смущением Троммлера, артиллерист заложил за спину руки в серых нестроевых перчатках и, помахивая стеком, отправился восвояси. Довольно помахивая стеком – точно беспородный, но массивный пёс хвостом, весьма удовлетворённый тем, что загнал на дерево благородного тощего дога.

– Кто-нибудь да подтвердит, – процедил советник или, вернее, консультант штаба Макензена. – Рано или поздно найдётся…

Черноморская хроника

Транспорт № 46 («Патагония») при следовании совместно с транспортами № 30 («Императрица Мария») и № 61 («Святогор») из Одессы в Николаев, на траверзе дер. Дофиновки (в 5,75 мили от Одессы) был взорван торпедой с германской подводной лодки «UB-7». Весь личный состав удалось спасти.

Варвара

Петроград. Литейный. Задворки патронного завода

…Другого рода, но тоже «учитель», был тут журналист «Русской молвы», но сам ни в коей степени ни прогрессист, ни октябрист, ни кадет, ни то ни сё, чёрт знает что такое, но жизни учил с настойчивостью мухи, запертой в пустой коньячной бутылке. В бутылке, где, видимо, на два пальца таки оставалось на дне, – оттого никогда не трезвый вполне. Мнение его, как то же жужжание мухи, невнятно, но оно всегда есть. Власов его собирает на немытые волосатые лапки, где-то жужжа по редакциям бессчётных петербургских газет. Собирает, потирая ручки-лапки на круглом брюшке, упрятанном в засаленном жилете. Тем только и интересен, что как справочник – знает, что, где, когда и, главное, – с кем и против кого.

Но чтобы выслушать его проповедь, терпение надо иметь адское. И бог весть отчего это бесформенное и нечистоплотное (во всех смыслах) существо воображает себя удачливым ловеласом. Даже так и зовёт себя, будто иронизируя по поводу собственной фамилии Власов. Влас Ловеласов. И потому он тем более противен Варваре, что она скоро вычислила: эта грязная муха считает лёгкой для себя добычей дам и девиц из приличных, но обнищавших семей, деликатно называемых «образованными».

Вот ещё приманка для мужчин их «клуба», кроме них, вчерашних курсисток, – работницы из заведения барона Буксгевдена «Муравей».

Сие заведение задумано, наверное, по примеру французского, но в русской практике мало что там от него осталось. Не в том смысле, что хуже стало, а, напротив, – разрослось в такой себе «IV сон Веры Павловны». У них теперь «образованные» с утра и мало не до ночи стрекотали «ундервудами», чертили богатым студентам, скрипели валиком гектографа времён «Народной воли», копируя «Жития» для епархии.

Среди «мурашей» были и миленькие, как смешная поповна Леночка с оттопыренными ушками и неизменной потухшей папиросой в бантике губ. (Варвара подозревала, что она и достаёт из портсигара папиросу уже потухшей и причём всё одну и ту же.) Были и фигуры вполне канонические, вроде княгини Лидии, драматически смотревшейся с закатанными для труда рукавами старенькой блузы с жабо. Как сожмёт музыкальными, но крепкими пальцами половую тряпку, – так прямо некая с портрета работы Серова.

Впрочем, как ни странно, всё мужское внимание доставалось большей частью тихой как мышь Насте – девице с вечно потупленным взором чуть косоватых глаз. Не иначе, генеральская сирота виделась подспудным воплощением домостроевской мечты: без тёщи в приложении, чуть убога, безропотна, – но ежели принарядить да подкрасить, то и хорошенькая.

Благодетельствовал женщинам мелкий заводчик Глеб Пархомин – ссужал на расходные материалы и никогда не требовал возврата, как впрочем, никогда от него и не отказывался (из новых – не крохобор уже, а капиталист). Оттого же, верно, он запросто дружил и с еженедельно разорённым биржевиком-прожектёром; и со старым «народовольцем» – профессором богословия, спившимся до марксизма; и с таинственным «вицмундиром» по почтовому ведомству. И вовсе невероятной, на первый взгляд, казалась его дружба с сыном известного фабриканта Зайцева. Молодой бонвиван что ни день похвалялся, как удалось досадить батюшке-буржую:

– Вот стекла побили в цеху тятином, как ехали с цыганами из кабака. Напился кровушки народной, кровосос, – отрыгни хоть стёклами!