Прощание с «Императрицей»

«Десять патронов в несъёмном магазине, – зорко отметил ястреб Атмаджа. – Мог бы продать жизнь и подороже».

Но тут же мелькнула у капитана ещё более здравая мысль: «А может и наоборот, попытался выкупить свою жизнь, не став никому, по здешним дикарским обычаям, кровником».

Ещё подумал капитан Берк, что надо что-нибудь сказать такого, что местные олухи смогли бы подтвердить потом корреспондентам хотя бы близко к тексту: что-то ясное, понятное, но, в то же время, достаточно эпическое для семейной истории и вообще…

В том, что его слова и снимок на фоне поверженного бомбардировщика (не меньше!) гяуров не завтра, так послезавтра будут с базарным криком разнесены на страницах «Оттомана» и «Стамбульского ежедневника», он не сомневался. Не зря же в армии на месте муллы появилось такое новоявление, как политотдел.

Поэтому, сообразив, что помятое заднее крыло над невзрачным тележным колесом не украсят кадр, капитан полностью поднялся на подножку, чтобы видны были только борт «Prince Henry» с никелированным обводом да лакированные кожаные складки тента – не то сложенный так, не то смятый, – не разберёшь.

С этого постамента и провозгласил капитан Берк, патетически протянув открытую ладонь к особо чистому, особо синему в этот день небу Турции:

– Само небо моей Родины отвергло тебя, нечестивец!

С того дня как Макал-ага проклял Эрзерумского ветеринара, майдан не слышал более уважительного гула толпы. Почтенный замер на мгновение, неприятно удивлённый талантом гостя, но уже вскоре закивал тюрбаном, точно фарфоровый болванчик из сувенирной лавки. Только в старческих водянистых глазках и блеснула искорка зависти.

«Конечно, можно было и добавить религиозного колорита, – опустив длинные по-девичьи ресницы, подумал капитан Берк. – Во время войны он опять вошёл в моду. Сказать, например: “Небо, служившее шатром самому Пророку, не потерпело…”, но так и за старомодного “нечестивца” ещё не раз потом отыграются друзья в офицерском клубе…»

И потому, слегка опустив руку, воздетую к непорочным небесам, он указал ею на «нечестивого уруса»:

– Молчишь?

Тот, конечно, молчал. И даже казался более заинтересованным реакцией толпы, чем непосредственно речью победителя. Видимо, пытался угадать по жестам и возгласам, что бы она значила для него лично.

Судя по осуждающим гримасам селян – хорошего ничего. А раз этот чёртов янычар, умудрившийся «на скаку» подстрелить их гидроплан, так патетически тычет в небо, то, надо полагать, отправят, откуда пришёл.

Как всегда…

На третьем году войны «как всегда» уже не казалось иронией, – в таких случаях штабс-капитаном Ивановым овладевала несколько апатичная лихость.

И когда турецкий офицер так же укоризненно покачал головой, то ли виня Кирилла во внезапном прорыве русского десанта, то ли вообще в вероломном желании избавиться от «турецкой угрозы», и воскликнул:

– На что вы надеетесь, неверные?!

– Пошёл на… – лениво буркнул русский, глянув исподлобья на турка. И с недолётом из сугубой воспитанности плюнул тому под ноги.

Однако Берк всё же невольно отпрянул, толкнув задом борт автомобиля, и тут…

И тут вдруг выяснилось, что русский плюётся не тем, чем все смертные, включая даже верблюдов…

– Шайтан! Дэв!.. – шарахнулись во все стороны свидетели самого действенного в их жизни проклятия.

Столб фосфорически-белого пламени поглотил фигуру в табачно-зелёном мундире, но уже через мгновение низверг её наземь комком боли, криков отчаяния и языков огня, в котором трудно было различить руки и ноги, пока турок бился в облаке пыли и дыма. Бился и вопил, всё дальше и дальше отгоняя от себя невольных зрителей страшного колдовства.

Милостью Аллаха продолжалось это недолго. Вскоре «проклятый» Атмаджа Берк совершенно затих, превратившись в пылающую головню, что молча подскакивала, ломаясь в суставах конечностей-сучьев.

Да и пламя, не найдя особой пищи, отплясывало только там…

«Вот куда экспериментальный зажигательный снаряд Стечкина разбрызгал свою адову смесь, – догадался наконец и сам «колдун», хотя поначалу изумлён был ничуть не меньше жителей глухой деревушки. – Не иначе бомба, попав из бомбового ящика аэроплана в сложенную крышу авто (а её «янычар» сам и откинул, когда начал отстреливаться из ружья-пулемёта), застряла в кожаных складках. Достаточно мягких, чтобы не сработал взрыватель, сколько её там ни трясло. Но бомба сползала – и только теперь, видимо, выпала капсюлем вниз».

Может, турецкий офицер и успел ещё увидеть, как брякнулся на подножку стальной баклажан, как задрожал, крутясь на месте, пока распирало его серным газом. В любом случае такие «кости» бросила судьба на победном, казалось бы, для турецкого капитана кону, что не позавидуешь. Спаси, как говорится, и сохрани. Вот только – кому тут теперь повезло больше?