Прощание с коммунизмом. Детская и подростковая литература в современной России (1991–2017)

В советских текстах для детей этот двойной голос часто приводил к необычному результату: вместо того чтобы ощущать всезнающего скрытого рассказчика, выглядывающего из‐за спины наивного героя-ребенка, мы слышим, как взрослый голос говорит через ребенка. Речь Тимура, одного из самых известных героев советской детской литературы, напоминает манеру выражаться идеального, хорошо знающего, о чем он говорит, взрослого, который решил организовать местных ребятишек и создать из них команду тех, кто творит добрые дела и поддерживает семьи бойцов Красной армии, воюющих на фронте. Как отмечает Катерина Балистрери, Тимур играет роль взрослого и при этом прекрасно подражает речи взрослого партийного организатора, четко артикулируя политические взгляды, руководящие его действиями462. В другом литературном произведении, «Два капитана», взрослый голос появляется уже не в форме скрытого рассказчика – настоящий взрослый вспоминает давние события своего детства. Использование рассказа в рассказе – традиционный литературный прием, однако в данном случае его применение для обозначения разницы между взрослым и ребенком (оба они в этой книге – одно и то же лицо) служит функции, противоположной той, которая существует в американских и европейских произведениях, где взрослый и детский голоса сливаются в один, образуя двойное повествование. Однако в современной отечественной прозе для детей и подростков, которую мы будем обсуждать в этой главе, видны попытки избавиться от взрослого теневого рассказчика, причем до такой степени, что взрослый голос почти полностью исчезает, и в повествовании слышен только детский голос.

Важно отметить, что огромные изменения в том, как звучит в книге голос героя-ребенка, произошли задолго до конца советской власти, и что тексты, появившиеся после 1991 года, продолжали и развивали литературную традицию, появившуюся уже очень давно. Другими словами, политические и экономические тенденции конца 1980‐х и начала 1990‐х годов не являются жесткой демаркационной линией отечественной литературной эволюции. Они скорее катализаторы, придавшие ускорение давно начавшим меняться представлениям о детстве и внутреннем мире ребенка. Это особенно хорошо видно на примере написанной еще в 1950‐е годы автобиографической трилогии Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль…», являющейся поворотным пунктом в развитии образа рассказчика-ребенка в русской прозе. С самого начала первой книги в ней передаются мысли и речь девятилетней Саши Яновской. Это произведение, оказавшее огромное влияние на многих современных авторов, вышло в период хрущевской оттепели и являло собой поворот к камерному, маломасштабному, индивидуальному, в противоположность монументальным нарративам сталинской эпохи. Новизна в изображении внутреннего мира ребенка очевидна, когда сравниваешь первые же слова книги Бруштейн с начальными предложениями многих других книг – настолько сильно они отличаются.

«Республика ШКИД» (1927): На Старо-Петергофском проспекте в Ленинграде среди сотен других каменных домов затерялось облупившееся трехэтажное здание, которому после революции суждено было превратиться в республику ШКИД.

«Два капитана» (1938–1940): Помню просторный грязный двор и низкие домики, обнесенные забором. Двор стоял у самой реки, и по веснам, когда спадала полая вода, он был усеян щепой и ракушками, а иногда и другими, куда более интересными вещами.

«Дикая собака динго» (1939): Тонкая леса была спущена в воду под толстый корень, шевелившийся от каждого движения волны. Девочка ловила форель. Она сидела неподвижно на камне, и река обдавала ее шумом.

«Тимур и его команда» (1940): Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте.

«Дорога уходит в даль…» (1956): Я у мамы и папы одна. Ни братьев у меня, ни сестер. И это уже – пропащее дело!