Прощание с коммунизмом. Детская и подростковая литература в современной России (1991–2017)

В пантеоне советских повестей и романов о взрослении «Республика ШКИД» (1927) Григория Белых и Леонида Пантелеева, «Два капитана» (1938–1940) Вениамина Каверина, «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви» (1939) Рувима Фраермана, «Тимур и его команда» (1940) Аркадия Гайдара и трилогия «Дорога уходит в даль…» (1956–1961) Александры Бруштейн занимают особое место. Протагонисты этих книг – Ленька, Янкель, Саня, Таня, Тимур и Саша – до сих пор входят в число любимых литературных героев русской литературы, несмотря на существенную идеологическую подоплеку сюжетных ходов этих произведений. Изображенные там дети и подростки способны на решительные поступки: они спасают жизни, исправляют совершённое зло, заботятся о больных, преодолевают огромные расстояния, приобретают важные жизненные навыки. Все же надо отметить, что за исключением Саши в трилогии Бруштейн все их поступки гиперболизированы и обусловлены внешними обстоятельствами, что роднит эти книги с приключенческими романами. Саня Григорьев в «Двух капитанах» и Тимур Гараев в «Тимуре и его команде» активны как взрослые мужчины, хотя телом они еще подростки. Их моральная сила и представления о жизни тоже скорее соответствуют уже полностью сформировавшимся взрослым. Их внутреннее взросление связано с поиском врагов, предательством и достижением главной жизненной цели – они должны вырасти и стать настоящими советскими гражданами.

Попытки изобразить внутренний мир ребенка и подростка часто оказывались неубедительными – в этом были повинны и само построение повествования, и слишком высокий литературный стиль. Однако основная проблема заключалась в том, что эти книги чаще всего описывали ребенка уже полностью сформированным, идеологически выдержанным индивидуумом. Во многих случаях эти дети были наделены превосходящими взрослых качествами – прогрессивными политическими убеждениями и необычайной проницательностью в отношении будущего; взрослые в большинстве своем обладали противоположными чертами – для них были характерны буржуазность или устаревшие идеи, так или иначе связанные с дореволюционным прошлым459. Советские дети и подростки не задавались трудными вопросами о том, что происходило вокруг них, этим разительно отличаясь от подобных героев американских или европейских книг. Используя терминологию, предложенную Лидией Гинзбург в работе «О психологической прозе» (1971), можно сказать, что большинство детей и подростков в советской детской литературе – «дотолстовские» в смысле изображения личности; в их портретах не хватает динамики, неопределенности и разнообразия душевных состояний, появляющихся в психологической прозе Толстого. Нельзя сказать, что дети и подростки в советской литературе не обладают эмоциями – скорее они изображены существами, морально превосходящими обычных, полных недостатков и психологических конфликтов персонажей. Такое представление о детстве прекрасно сочеталось с верой в то, что дети – социально-биологическое основание коммунистического будущего страны, и по этой причине они уже находятся на идеологически прогрессивных и от природы высокоморальных позициях.

Подобное изображение детского внутреннего мира проявляется в том, какие нарративные голоса слышны в советских текстах. В книге «Скрытый взрослый: определение детской литературы» (2008) Перри Нодельман настаивал на том, что произведения для детей и подростков часто обладают «двойственным сознанием», или «биполярностью», происходящей от того, что взрослый автор не может представить мысли ребенка или подростка иначе, чем со взрослой точки зрения. Нодельман полагал эту двойственность определяющей чертой детской литературы, обеспечивающей сочетание стилистической простоты (стилизованный голос ребенка) и нарративной сложности (взрослое знание и опыт, влияющие на сложные конструкции текста). По мнению Нодельмана, это сочетание детской и взрослой перспектив привносит сложность в тексты для детей, особенно если в них изображается внутренний мир человека: сложносочиненный «теневой текст» часто сопровождает простое детское повествование и передает невидимый, но явственно ощущаемый «репертуар уже существующего знания о жизни и литературе», которым ребенок еще не может обладать460. Этот теневой текст может также принимать форму иллюстраций, обеспечивающих альтернативный взгляд на рассказываемые события. В этом смысле детские тексты «имеют тенденцию обеспечивать две точки зрения: одну – приписываемую ребенку и другую – взрослую», что превращает их в двойное повествование461.