Прощание с мирной жизнью

Дежурный секретарь министра взял визитную карточку Александра, затем попросил его подождать в небольшой приемной.

Войдя туда, посетитель попадал в атмосферу глубокого покоя. Даже тиканье часов звучало приглушенно и степенно. К Александру молча подошел седовласый лакей, молча взял у него шляпу и пальто. На вешалке висели уже четыре пальто и четыре шляпы. У министра, очевидно, были посетители, может быть, депутация.

Александр огляделся, ища, что бы почитать, но тут появился секретарь и пригласил к его превосходительству.

— Будьте любезны, вот сюда, в эту дверь!

Стены похожей на зал комнаты были обтянуты желтой парчой. Невольно приходило на мысль, что ты попал в будуар оперной дивы, а не в кабинет министра иностранных дел, — белая с золотом мебель в стиле рококо, на стенах пастушеские идиллии Фрагонара, сильный запах лаванды.

Граф Берхтольд, высокий, с длинным узким лицом, в великолепно сшитой визитке, с белой хризантемой в петлице — словно сошедший с картинки модного лондонского журнала — поднялся из-за изящного письменного стола, на котором не было ничего, кроме серебряной чернильницы и бонбоньерки с изображением нимф.

— Господин Рейтер? Очень приятно. Прошу садиться! — приветствовал он посетителя слегка певучим голосом, вполне гармонировавшим с его медлительными движениями. — Вы из Праги, да? Очаровательный город. Особенно сейчас, в весеннюю пору… Сигарету?

— Благодарю. Вы так любезны, ваше превосходительство.

— Да, Прага, стобашенная Прага, временами меня охватывает настоящая ностальгия по Праге. Скажите, что это выдумал Сильва-Тарука? Он действительно так изувечил свой дворец, как это рассказывают? Говорят, что половина фасада занята филиалом банкирской конторы?

— Черта эпохи, ваше превосходительство. Раньше золото шло на крыши дворцов, теперь предпочитают, чтобы оно шло в банковские сейфы.

Берхтольд прижал подбородок к краю своего подчеркнуто высокого воротничка и деликатно хмыкнул в нос:

— Ха-ха, бесподобно! Я вижу, что господин фон Билинский не зря рекомендовал вас в своем письме как человека острого ума.

— Я очень польщен.

— Что вы, помилуйте.

— Смею надеяться, господин фон Билинский упомянул и о других, более профессиональных моих достоинствах, а также сообщил вашему превосходительству о деле, которым я решаюсь утруждать вас.

— Гм, да… конечно.

— В таком случае вы разрешите мне обойтись без долгих предисловий. Мне не хотелось бы отнимать у вашего превосходительства время.

— Я в вашем распоряжении, господин Рейтер. — Министр отклонился на спинку кресла и сложил руки на коленях.

— Очень вам признателен, ваше превосходительство. Итак, я могу сразу перейти к делу?

— Пожалуйста! Прошу вас!

— Вам, ваше превосходительство, возможно, известно, что в качестве давнишнего издателя газеты, а также благодаря личным связям с представителями различных слоев населения я нахожусь в удачном (или, может быть, лучше сказать неудачном?) положении, дающем мне возможность ясно представить себе настроение в чешских землях. Мне хотелось бы указать вам, ваше превосходительство, на сильное беспокойство, которое проявляется у нас в связи со сведениями о вновь назревающем кризисе на Балканах. Это беспокойство, — кстати сказать, оно уже неблагоприятно отразилось на хозяйстве страны, — усиливается вследствие молчания правительства о сербской попытке к сближению, которое, по слухам, могло бы иметь чрезвычайно важное значение. Особую тревогу вносят, — между прочим, также и в среду немецких избирателей, а они будут играть большую роль на предстоящих выборах, — известные слухи об априорном отклонении сербского предложения.

Александр остановился и кашлянул. Граф Берхтольд отвел глаза от своих безупречно отделанных ногтей и со страдающим видом заметил:

— Я внимательно слушаю, господин Рейтер.

Александр опять заговорил, но он уже сам себя не слушал. У него было такое ощущение, будто перед ним не человек, а ватная стена. Для него уже не было никакого сомнения, что за дипломатическим вниманием Берхтольда не скрывается ничего, кроме презрения, — презрения ко всякому, кто не принадлежит к членам камарильи. Александр торопился договорить то, что еще осталось сказать, хотя бы самое важное.

Когда он замолчал, министр снисходительно улыбнулся и поблагодарил его.