Прощание с мирной жизнью

Тут графиню Ранкенштейн прервала фрау Серафина, которая уже несколько раз пыталась вставить свое слово, но никак не могла прорваться сквозь густой ранкенштейновский бас.

— Прошу вас, дорогая, не надо политики! От политики — a pure nuisance[27], как говорят англичане. Абсолютно бесполезное и невыносимое занятие.

— Как? И это говорите вы, дорогая? Вы, жена человека, который выступает в палате с оппозиционными речами, и занимается финансовыми операциями в международном масштабе, и вообще по уши ушел в политику!

— Возможно, этим как раз и вызвано мое отвращение к политике, дорогая. Кроме того, я убедилась, что политика пагубно влияет на красоту женщины, и на физическую, и на духовную.

— Хо-хо-хо, ну это мне не страшно! — пробасила графиня и фыркнула себе в зоб.

«Мне, как галантному кавалеру, надо бы запротестовать, — с тоской подумал Александр. — Господи, я здесь совсем не к месту. Нечего ходить в гости, раз на тебя напала тоска». И, взяв себя в руки, он быстро сказал:

— Помилуйте, сударыня, как же так не страшно?

— Не трудитесь понапрасну, господин Рейтер, какая уж тут красота, — возразила Ульрика Ранкенштейн, кокетничая своей некрасивостью.

Она попросила хозяйку налить ей еще вермута.

— Кстати, вам рассказывали последние анекдоты, которые идут из жокей-клуба? Нет? Ну так слушайте!

Сев на своего конька, графиня уже не могла остановиться и до тех пор выкладывала одну за другой охотничьи и лошадиные истории, пока наконец не вернулся Зельмейер; он весь вспотел, мысли его витали где-то далеко — что, конечно, не способствовало умиротворению его супруги, два раза напрасно посылавшей за ним.

— Знаю, душа моя, — сказал банкир, уже сидя за столом, — знаю, я преступно долго, забыв обязанности хозяина дома, продержал наших гостей голодными и сейчас надеюсь только на то, что они сменят гнев на милость и не будут судить меня слишком строго. Но хотел бы я знать, как поступила бы ты, как поступили бы все вы, господа, при ситуаций, которую я не могу назвать иначе, как несколько мистической. — Чтобы повысить интерес слушателей, он сделал небольшую паузу — прием обычный для искушенного оратора — и затем рассказал, что ему позвонил незнакомый человек и настойчиво просил принять его, не откладывая; ни кто он, ни какое у него дело, он не сказал, сказал только, что это вопрос жизни и смерти.

Ульрика Ранкенштейн попросила налить ей еще бургундского и, отпив глоток, который сделал бы честь ее покойному супругу, сказала:

— Ого, это прямо как в одном из тех романов, что мой брат Оттокар, когда был секретарем областного управления в Требинье, брал с собой на службу. Там тоже была история о неизвестном, который настоятельно просит его принять, а потом действительно приезжает карета с таинственным посетителем, но когда открыли дверцу — в карете оказался труп. Мне тогда было лет пятнадцать, я в кладовой тайком читала этот роман и так увлеклась, что уронила книгу в бочку с огурцами. — Она огласила комнату своим солдатским хохотом и обвела присутствующих взглядом, ища сочувствия, но никто даже не усмехнулся.

Ротмистр, который до тех пор не вставил в разговор ни единого слова, вдруг оживился:

— Это был офицер? — спросил он.

— Простите — вы о ком?

— О господине в карете.

— Нет. — Ульрика Ранкенштейн так стукнула бокалом, ставя его на стол, что выплеснулось вино. — С чего вы это взяли?

— Да так, просто подумал… За последнее время произошел целый ряд прискорбных случаев, когда офицеры попадали в руки к шантажистам.

— Но о шантажистах там и речи не было, господин ротмистр. Да и вообще разговор идет о романах ужасов.

— Ах так, понимаю.

Воцарилось молчание, от которого всем стало как-то не по себе. Александру вдруг вспомнились недомолвки Ирены, когда она говорила о муже. Вспомнились ее недомолвки и, странным образом, вспомнился также человек в цилиндре, которого он видел в почтовом отделении на вокзале. Непонятно, какая между ними связь? Александр попытался привести в порядок свои мысли, но тут ему помешала фрау Серафина — она пожаловалась своим неприятно пронзительным голосом, что вся компания вдруг «скисла».

— Виноват, как всегда, ты, Луи, — напустилась она на мужа.

— Я? Помилуй, душа моя, почему я?

— Ты нагнал на всех жуть своим рассказом о телефонном разговоре с неизвестным. — Она захихикала и знаками попросила мужа помочь ей поддержать умолкнувший разговор. — Чем же все кончилось? Никогда ты не можешь рассказать все до конца! Что ты ответил этому субъекту на его сумасшедшую просьбу?

— Прежде всего я попытался убедить его открыть свое инкогнито.

— Он, конечно, не согласился?

— Конечно.

— Ну а дальше что? Ты положил трубку? Или… Луи, неужели ты… согласился?..

— Представь себе: согласился. В подобных случаях нельзя сказать «нет». Кроме того, мне самому чрезвычайно интересно, чем это кончится.

— Луи! For God’s sake![28] Я не нахожу слов. И когда же ты ждешь этого… этого визитера?

Банкир взглянул на большие стенные часы.