Прощание с мирной жизнью

Когда в последний раз Ранкль призывался на переподготовку, он слышал этот измененный текст песни от резервистов своей роты, правда, не слишком образцовых. То, что он сам, хотя бы мысленно, пел нечто подобное, было невероятно, можно сказать, кощунственно. Но он сейчас был в приподнятом настроении и потому только прищелкнул пальцами. «Подумаешь, никто же меня не слышит!»

Ранкль перевел взгляд с подставки для трубок на свой тайный погреб — пузатую чугунную вазу в виде Лорелеи. «Гм, выкурим трубочку или лучше сперва глотнем? Нет, давай-ка сначала подымим!»

Он выбрал особенно длинную трубку, которую курил еще студентом, с чубуком из вишневого дерева и фарфоровой головкой. Медленно попыхивая трубкой, дал он волю мечтам и заветным желаниям.

Вот он на братской трапезе офицеров одиннадцатого полка… Дочь дивизионного командира как раз окончила чтение его стихотворения, и после первых мгновений взволнованного молчания раздался взрыв аплодисментов. Все присутствующие встают, чтобы выразить автору свой восторг. Оркестр играет туш. Однополчане в парадных мундирах с молочно-серыми отворотами поднимают бокалы. Дамы улыбаются ему. Молоденькая девушка подносит поэту букет красных роз. Он должен встать на стул и раскланяться. Командир полка в благодарственной речи называет его гордостью офицерства. Эрцгерцог и другие сановные гости желают, чтоб им был представлен тот, кто сумел воскресить дух Меленьяно, ибо они чувствуют, мало того — знают, что этот человек призван свершить великие деяния.

Да, великие деяния! Ранкль уже видел, как он с молниеносной быстротой делает карьеру. Он уже не учитель пражской гимназии, он возглавляет кафедру в Венском университете, его выбирают в парламент, он один из вождей нового, бурно растущего великодержавного движения, он в центре общественного внимания. Что теперь по сравнению с ним Александр Рейтер? Ранкль просто плюет на вызывавшего в нем чувство зависти тестя. Он свергает министров, сам получает министерский портфель. С ним советуется император (будущий, которому, как и Ранклю, еще приходится ждать). Он, Ранкль, ведет столь же блестящую политику, как великие ревнители Австрийского государства — принц Евгений^{44} или Меттерних на Венском конгрессе. У него власть, богатство, женщины.

Да, женщины сами вешаются ему на шею. И не такие, как Оттилия или бесцветные супруги его коллег, нет, совсем другие, с которыми не может равняться даже непонятная и втайне вожделенная невестка Елена: светские дамы, шикарные куртизанки, театральные дивы, искушенные в утонченных секретах любви, о которых Ранкль знает только из пикантных книг, шепотом рассказанных анекдотов для некурящих или из картинок в аппарате «Пиктура».

Ранкль разом вернулся из заоблачных сфер будущего к настоящему. Мечты о предстоящих наслаждениях породили желание уже сейчас получить удовольствие. Ранкль тут же вынул изо рта остывшую трубку, тут же достал из-за книг плюшевый ящичек. Затем он вытащил из чугунной Лорелеи две бутылки пива. Для полноты удовольствия диапозитивы «Пиктура» следовало запивать чем-либо спиртным. Правильнее, разумеется, было бы вино; недаром сказаны золотые слова: «вино, женщина и песня» — но вино безумно дорого, и мысль о таком расходе отравила бы удовольствие. Итак, он ограничивался пивом (разумеется, только пока).

Он откупорил бутылку, выпил, попробовал открыть ящичек — ничего не получилось. Ранкль потерял терпение, выпил бутылку до дна, подергал за крышку, еще и еще — не отпирается. Он опорожнил наполовину и вторую бутылку и наконец отпер ящичек старым перочинным ножом.

Уже при первом взгляде ему стало ясно, что ящичек побывал в чужих руках. Кассета с диапозитивами лежала не на своем месте, она была неаккуратно всунута в диапроектор, выступала за его край и потому согнулась при попытке запереть ящичек.

В первую минуту Ранкля обуял панический страх. Он должен был опереться о край письменного стола. Неуверенной рукой поднес он ко рту бутылку, стукнул зубами о горлышко и допил остаток пива.

Страх неожиданно сменился бешеной злобой. В висках стучало; опьянев от ярости, Ранкль схватил бутылку, которую только что поставил на стол, и, швырнув об дверь, разбил вдребезги.

Последовал нечленораздельный вопль.

Второй швырок — вторая бутылка разбилась вдребезги.

И снова вопль, на этот раз уже членораздельный: «Отти-и-и-и-лия! Отти-и-и-и-ли-и-и-я-я-я!»

— Фридрих! — Она уже стояла в дверях, бледная как полотно. Вытаращив свои кукольные глаза, глядела она то на осколки на полу, то на судорожно дергавшегося мужа и опять на осколки. — Что случилось? Фридрих! Фриц! Ради бога, что с тобой? — Она подбежала к нему, но тут же в ужасе отпрянула, так как Ранкль разразился проклятиями и руганью, да такой, какой ей еще не доводилось слышать из его уст.

— Сволочь! — кричал он, размахивая руками. — За мной следят, за мной шпионят, и это в собственном доме! Проклятая свора шпиков! Дождетесь, я покажу вам, как совать ваше свиное рыло в мои дела!

— Фриц, ты с ума сошел! Я не понимаю…