Прощание с мирной жизнью

— А я вас ни о чем другом и не прошу! — Сопя, отер Ранкль мокрый лоб, пододвинул стул.

Он услышал, как Мария, прибежав в комнату для прислуги, выдвинула из-под кровати свой сундучок. «Стой! Надо ее обыскать, пока она не исчезла! А то еще что-нибудь стащит. От такой дряни всего можно ждать».

Ранкль помчался в комнату для прислуги.

Мария, убиравшая что-то в сундучок, обернулась и вскрикнула.

— Ага! Так и есть! Запихать поскорей все, что можно, и удрать. Да не тут-то было! — Он начал торопливо перерывать скромное содержимое сундучка. Белье, чулки, ботинки летели на пол. — Вот, этого еще недоставало! — Из старой коробочки вывалились письма и карточки, среди них и карточка Марии с двумя солдатами на горке для катанья. — Кавалеры! Да еще сколько! Одного мало! И еще смеет называть себя приличной девушкой. Давно надо было навести порядок! — Все добро было вывалено на пол, казалось, пустой сундучок насмешливо скалит зубы: обыск не дал желаемых результатов. — К черту! А воняет как! — Ранкль зажал нос. И тут только заметил, что вокруг его руки обмотался старый чулок. В ярости отшвырнул он чулок. — Ну вас в болото! Собирайте свое тряпье, и если через пять минут… — Конец фразы застрял у него в горле. Марии в комнате не было.

Ранкль вышел в коридор. Все двери были настежь. Портьеры и занавеси раздувались на сквозняке. Гардероб Оттилии тоже был открыт. На полу валялись плечики для платьев, фартук, крышка от шляпной картонки. Квартира была пуста. Ранкль почувствовал себя обмякшим, выжатым.

— Мария! Оттилия! Мария!

Никто не отозвался. Ветер хлопнул дверью в передней. Ранкль вздрогнул. Его затошнило. Он поспешил в уборную.

VII

Макс Эгон Рейтер сидел за своим секретером в стиле рококо в позе импровизирующего пианиста — вытянув руки, слегка отклонившись назад. В молочном свете ранних сумерек лицо Макса Эгона казалось особенно мягким.

Солнце вдруг потонуло в густом мартовском тумане. Стемнело раньше времени; остатки дневного света растворились в быстро нараставшей мгле. Для того чтобы писать, было темно, но Макс Эгон уже давно отложил вечное перо и ножом для разрезывания бумаги рисовал невидимые спирали на полуисписанном листе, который лежал перед ним.

Машинально включил он настольную лампу. На мгновение зажмурился. Когда он открыл глаза, на бумаге плясали ярко-красные и желтые пятна. Макс Эгон замигал. Цвет пятен изменился, теперь они были оранжевые и зеленые.

«Хорошо бы вместо всякого анализа просто написать: «Впрочем, рецензент полагает, что существо данного стихотворения лучше всего передать зрительным феноменом — пляской красочных пятен…» Приблизительно так… И тут перед глазами читателя закружились бы пестрые пятна. Да, вот это было бы замечательно!» Макс Эгон пришел в восторг от своей выдумки. Пятна между тем потускнели, потом и совсем исчезли. Он вздохнул: «К сожалению, прекрасная мысль предоставить слово краскам — в жизни неосуществима. Ничего не поделаешь, приходится трудиться самому». Со страдающим видом взял Макс Эгон перо и пододвинул к себе наполовину исписанный лист.

Под размашисто написанным крупными буквами заглавием «Лирические дары весны 1913 г. — Критический обзор Макса Эгона Рейтера» стояли написанные мелким убористым почерком с многочисленными исправлениями и рисунками всяких завитушек следующие строки: