Прощание с мирной жизнью

Макс Эгон закрыл книжки и выключил свет. Темнота поглотила комнату, осталось только окно — только свет с улицы и его отблеск на стене над секретером: желтоватый четырехугольник — отражение окна, но более узкое и перекошенное.

Макс Эгон поднял руки так, что тень от них легла на светлый четырехугольник над секретером. Ребенком он часто, лежа в кровати, забавлялся, пока не заснет, игрой в китайские тени. Уже тогда руки представлялись ему живущими самостоятельной жизнью существами, которые он любил трогательной любовью. И сейчас руки вызвали у него то же чувство.

Макс Эгон растопырил пальцы. Так виднее было, какие они красивые: тонкие, длинные, с чуть заметными утолщениями на верхних суставах — признаком известной одаренности.

Он нагнулся вперед, теперь он мог различить на тени округленные края ногтей. «Лепестки роз! — вдруг вспомнилось ему. — Лепестки роз. Как будто это Елена так называла мои ногти? Когда? В нашу свадебную ночь? Да, это ее слова: «Совсем как лепестки роз, дай я их поцелую!»

Почему именно сейчас воскресло это воспоминание? Сейчас, после стольких лет, во время которых Елена и он жили каждый своей жизнью. Воспоминание о свадьбе, о короткой, страстной любви к Елене — ему самому непонятной, как тогда, так и теперь — было мучительно. Макс Эгон втянул голову в плечи. Ему хотелось прогнать тяготившие его воспоминания, но они не давали покоя, словно назойливые мухи, мешающие спать по утрам.

«Совсем как лепестки роз… а, к черту!» — Макс Эгон сжал кулаки, но тут же почувствовал непреодолимое желание опять растопырить пальцы. Желание, такое же соблазнительное и жутковатое, какое бывало у Макса Эгона и раньше, когда он правил на ладони бритву и вдруг чувствовал, что его так и тянет полоснуть бритвой по живому телу, глубоко, до самой кости разрезать ладонь. «А, к черту!»

Над тенью от его рук появился силуэт головы. Макс Эгон повернулся на стуле, включил свет.

Перед ним стояла Елена.

Вероятно, что-то помешало ей сумерничать. Челка растрепалась, голос был сонный.

— Ты что, заснул, Макс? Кто-то звонит, а горничная ушла со двора…

Теперь и Макс Эгон услышал хриплое дребезжание колокольчика на парадном. Он поднялся и прошел в переднюю, Елена робко последовала за ним.

Колокольчик дребезжал не переставая, но как раз, когда Макс Эгон подошел к двери, он замолк.

— Постой! — Елена дернула мужа за рукав, за дверью чем-то тихо звякнули, потом кашлянули. — Кто это может быть?

Макс Эгон пожал плечами.

Опять что-то звякнуло.

Елена сделала мужу знак, чтобы он не открывал. Но тут за дверью послышался знакомый голос: «Господа дома?» Макс Эгон быстро отпер дверь. На площадке стоял Ранкль. Он был в форменной шинели, при треуголке и шпаге.

«Вероятно, он возвращается с похорон, — мелькнуло у Макса Эгона в голове, — потому и физиономия у него такая постная».

Ранкль притронулся рукой в перчатке к краю треуголки.

— Добрый вечер! Я не помешал? — Голос его звучал хрипло и неестественно. — Целую ручку, Елена!

Он стоял навытяжку, левой рукой опираясь на позолоченную рукоятку шпаги, правую приложив к краю треуголки. Передний ее угол приходился ровно над серединой лба. Пуговицы на шинели блестели, как новенькие дукаты. Кончики усов симметрично смотрели вверх.

Глядя на него, Макс Эгон не мог отделаться от впечатления, что перед ним манекен из витрины военного портного. Но он заметил тусклый блеск в глазах зятя и почувствовал раздражение.

— Что же ты не входишь, Фридрих? Снимай свою шинель!

— Благодарю. Нет. Я только… гм… — Ранкль кашлянул, — я пришел только узнать… гм… моя жена у вас?

— Оттилия? — Макс Эгон поднял свои густые брови. Он привык к тому, что сестра всегда бывала у них вместе с мужем и всегда предупреждала заранее о своем визите. Поэтому его так удивил вопрос Ранкля. — Оттилия? Разве мы договорились… я хочу сказать — разве вы собирались сегодня к нам?

— Нет, не собирались, но… гм… гм… дело в том, что Оттилия… гм… гм… — Ранкль вертел головой, как гусь, когда его откармливают, — …дело в том, что Оттилия ушла.

— Ушла? Как так? Что ты хочешь сказать?

Ранкль не ответил. Его руки жалко дрожали, губы под лихо закрученными усами плаксиво кривились.

— Да, что ты хочешь сказать?.. — Макс Эгон нервничал. Ситуация была для него невыносимо мучительна, но он не знал, что делать.

Тут вмешалась Елена.

— Сбежала? — сказала она тихо. Голос ее дрожал. (Как, бестемпераментная Оттилия, эта рыба, эта кукла, отважилась на шаг, на который она сама никак не могла решиться?) Елене стало тоскливо, стыдно за себя; она почувствовала озноб. — Сбежала? — повторила она.

Ранкль покраснел как рак.