Прощание славянки

К тому же в декабре 1916 года была разгромлена Румыния, и надежды на успешное завершение войны вспыхнули с новой силой.

22 декабря адмирал фол Хольцендорф представил фон Гинденбургу очередной меморандум в пользу начала неограниченной подводной войны.

По расчетам адмирала, Англия располагала примерно 10,75 миллиона тонн торговых судов. Если ранее лодки топили до 300 000 тонн в месяц, то после начала неограниченной войны эта цифра должна была вырасти до 600 000 тонн.

Фон Хольцендорф считал, что через 5 месяцев Англия потеряет 39 % своего торгового флота, и таких потерь было уже достаточно для поражения.

Фон Хольцендорф делал вывод, что своевременно начатая неограниченная подводная война принесет Германии победу еще «до начала жатвы».

30 декабря германское правительство получило официальное извещение об отказе держав Антанты начать мирные переговоры.

Теперь у Германии остался очень небогатый выбор: или неограниченная подводная война, или капитуляция.

9 января в Плессе состоялось новое совещание по этому вопросу, и канцлер фон Бетман-Гольвег уступил нажиму военных.

Первоначально эти действия принесли Германии успех.

Общий тоннаж судов Антанты, потопленных в феврале, равнялся 781,5 тыс. (в то время как за весь 1916 год были потоплены суда водоизмещением в 1125 тыс. т), в марте — 885 тыс., в апреле — 1091 тыс. Свыше половины этого тоннажа принадлежало Англии.

Положение Англии сделалось угрожающим. Адмирал Джеллико заявил, что если темп подводной войны не изменится, то предел выносливости Англии будет достигнут к 1 ноября 1917 г.

Страны Антанты приняли ряд энергичных мер против подводной войны: вооружили торговые пароходы, создали систему их сопровождения кораблями военного флота, поставили минные и сетевые заграждения.

Усилившаяся блокада Германии привела к почти полному прекращению подвоза необходимых ей материалов из нейтральных стран.

Таковы были итоги военных действий в 1917 году.

В 1917 году в войну вступили на стороне Антанты также Китай, Греция, Бразилия, Куба, Панама, Либерия и Сиам.

Глава XI. Штаб Духонина

Начало октября семнадцатого года выдалось, на удивление, ясным и теплым.

Казалось, сама суровая Балтика сжалилась над застывшей в тревожном ожидании столицей и призывала людей внести такую же ясность и теплоту в свои отношения.

Но куда там!

Судя по настроению главного большевика, о «мирном продолжении революции» не могло быть и речи, и стрелка политического барометра в Петроград неуклонно склонялась к буре.

25 октября 1917 года большевики совершили военный переворот и, арестовав Временное правительство, захватили власть.

Все произошло по сценарию, предсказанном Ф. М. Достоевским.

«Если кто погубит Россию, — писал наш великий писатель, — то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы.

Русский же либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию».

Что же касается Временного правительства, то оно было в высшей степени либеральным правительстом.

И, конечно же, ни Керенский, ни все четыре правительства не понимали закона революции, созданной войной, в которой не могли торжествовать люди умеренных, либеральных и гуманитарных принципов.

Принципы демократии годны для мирной жизни, а не для революционной эпохи.

В революционную эпоху побеждают люди крайних принципов, люди склонные и способные к диктатуре.

Только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии.

Но как только об этой самой диктатуре заговорили всерьез, правительство перепугалось и пошло на сотрудничество с левыми, лишь свалить Корнилова и уцелеть самим.

И вся беда всех этих керенских, милюковых, львовых и родзянок была в том, что они были неспопобны на решительные меры даже для собственного спасения.

Именно поэтому Керенский и предал Корнилова, сделав из героя предателя.

Одно дело говорить с трибуны Думы о революции и представлять ее в образе благородной Дамы в белоснежных одеждах, и совсем другое увидеть эту революцию в образе мясника в залитом кровью фартуке.

«Мы, — откровенно говорил по этому поводу член Временного комитета Государственной думы В. В. Шульгин, — были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать…

Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… под условием, чтобы императорский караул охранял нас…

Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала — у нас кружилась голова и немело сердце».

А вот у Ленина голова не кружилась и сердце не немело.

Под стать ему были и его соратники, готовые без малейшего колебания превратить Россию в «пустыню, населенную белыми неграми».

Львов и компания боялись кого-нибудь обидеть, для чего и распустили всю страну, и прежде всего армию.

Ленин воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху и, вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил еще более жестокую диктатуру.