Прощание славянки

В министерство иностранных дел то и дело звонили их петроградские представители и интересовались, как могло случиться, что документ такой важности оставался неизвестным целых полгода.

Но ответа не было.

По той простой причине, что даже сам Сазонов не знал об этой телеграмме своего царя, отправленной в Потсдам под влиянием угнетавшей его заботы о сохранении европейского мира.

Затем, из-за огромного количества навалившихся на него важных дел царь просто-напросто забыл сообщить ему о своей телеграмме.

Оно и понятно, ответственность давила, и Николай постоянно испытывал неуверенность по причине быстро менявшейся политической обстановки и разногласий среди правящих кругов.

В то время как военные настаивали на проведении общей мобилизации, зная, что германская военная машина уже запущена, Сазонов полагал, что необходимо дождаться прояснения позиции Англии.

Эта самая позиция прояснилась в тот же день, 29 июля, когда Англия, наконец-то, открыла свои карты.

Ее позиция начала меняться еще днем раньше, и в ночь с 28 на 29 июля британский флот вышел из Портлэнда и, с потушенными огнями пройдя канал, направился на свою боевую базу в Скапа-Флоу.

Затем Грей встретился с Лихновским, но не сказал послу ничего существенного.

Он лишь продолжал говорить о посредничестве четырёх держав.

Через некоторое время Грей известил Лихновского, что хотел бы его повидать ещё раз.

— Положение всё более обостряется, — сказал он, едва посол вошел в кабинет. — Я, — после небольшой паузы продолжал он, — хочу в дружественном и частном порядке кое-что сообщить вам…

Лихновский насторожился, почувствовав за этим «кое-что» неладное.

— Британское правительство, — продолжал Грей, — желает и впредь поддерживать прежнюю дружбу с Германией и может остаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией. Но, если бы в него втянулись мы и Франция, положение тотчас бы изменилось, и британское правительство, при известных условиях, было бы вынуждено принять срочные решения. В этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне и выжидать…

Надо ли говорить, что это «дружественное» сообщение Грея произвело в Берлине эффект взорвавшейся бомбы.

«Англия, — выразил все те чувства, которые испытывала германская дипломатия в своей заметке на полях телеграммы Лихновского кайзер, — открывает свои карты в момент, когда она сочла, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении!

Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами.

Грубым обманом являются адресованные мне слова короля в разговоре с Генрихом: „Мы останемся нейтральными и постараемся держаться в стороне сколь возможно дольше“.

Грей определённо знает, что стоит ему только произнести одно серьёзное предостерегающее слово в Париже и в Петербурге и порекомендовать им нейтралитет, и оба тотчас же притихнут.

Но он остерегается вымолвить это слово и вместо этого угрожает нам! Мерзкий сукин сын!»

Все эти известия подействовали на германское правительство, как холодный душ.

Давно ли в Берлине досадовали на колебания Вены?

Давно ли там возмущались медлительностью австрийцев в предъявлении ультиматума?

Картина разом изменилась: в Берлине были близки к панике.

В 3 часа ночи с 29 на 30 июля, несмотря на поздний час, предупреждения Грея были переданы в Вену.

Во Франции правительственный кабинет заседал непрерывно.

Начальник Генштаба Ж. Жоффр еще в отсутствие президента и премьера провел подготовительные меры к началу мобилизации и теперь убеждал привести войска в готовность и занять позиции на границе.

Положение усугублялось тем, что по французским законам солдатам предоставлялись отпуска на время жатвы. И половина армии разъехалась по деревням.

Жоффр докладывал, что немцы могут начать вторжение без единого выстрела:

— Любое промедление с мобилизацией, — повторял он, — будет означать, что начало войны пройдет с потерей французской территории!

Однако даже такие сторонники войны, как сам президент Пуанкаре, когда эта война грозила из теоретических рассуждений обратиться в реальность, растерялись.

Снова вставали призраки Седана, и казалось необходимым использовать все шансы на мир. Убедить в своем миролюбии Англию — чтобы не бросила в беде, Италию — чтобы не ударила в спину.

Поэтому Жоффру разрешили лишь отозвать солдат из отпусков и мобилизовать 5 приграничных корпусов.

Но одновременно приказали отвести их на 10 километров от границы. Чтобы случайный выстрел не спровоцировал конфликт и чтобы доказать миру — Франция атаковать первой не будет.

И невольно возникает вопрос: а хотели ли французы тогда, в 1914-ом, воевать за какую-то Сербию?

Война означает гибель и разрушение, а если вспомнить, как те же французы предали свою собственную страну в 1940 году, то подобный вопрос вовсе не кажется праздным.

Так и не дождавишсь от кайзера ответа на свою последнюю телеграмму, Николай в час двадцать минут ночи 30 июля послал ему еще одно послание.

«Сегодня вечером, — писал он, — посылаю Татищева (генерал-адъютант Николая II) с инструкциями.