Прошедшее время несовершенного вида… и не только

Чтоб брился?

Не дождешься!

Женился?

Ха!

Веришь в коммунизм?

Ненавижу!

Атеист?

Глупее нет!

Стать ученым?

Дудки!

Буду художником.

Мам,

помнишь,

я и тебя достал.

И ты вынула

эту мерзкую вещицу —

папин ремень.

Ну я-то сразу понял:

притворяешься.

Пустился вокруг стола.

Ты за мной.

Побегали, побегали.

Выдохлись.

Стали хохотать.

Вот вырастишь нас,

наденешь чернобурку,

возьмешь лаковую сумочку

и…

театры-концерты-выставки-курорты.

Жизнь!

А внуки-правнуки?

Суббота.

Бабушка достает

тетрадь с рецептами.

Читает:

«Возьмите курицу,

отрежьте ручки и ножки…»

В слезах тру хрен.

На подоконнике:

гефилте фиш (ненавижу),

цимес (еще хуже),

форшмак (люблю),

печеночный паштет (так себе),

винегрет (куда ни шло),

оливье (обожаю),

булочки с корицей (лучше нет).

И бабушкино варенье:

лимонные корки,

клюква,

грецкие орехи.

Я же вижу по глазам: она все понимает!

Пиявки в банке.

Точь-в-точь

как в нашем пруду.

Я и сам могу

таких наловить.

Как-нибудь палочкой —

и в банку с водой.

Нас с Леркой

отводят на чужую дачу.

Туман.

Садимся в автобус на мосту.

У бабушки склянка.

Граненая.

С красной жидкостью.

В ее шкафчике

такой точно нет.

Моргнул —

нет бабушки.

Неужели

выпила

и…

ПРОПАЛА?!

В автобусе – нет!

На мосту – нет!

Под мостом – нет!

Всё!

Упустил!

Исчезла!

Навсегда!

Просыпаюсь:

– Где бабушка?!

– Уехала.

– Ничего себе уехала!

Бабушка умерла!

Ты на курорте.

Мама – с детьми.

Все-таки нас пятеро.

Попробуй оставь!

«Папа тяжело работает.

Ему нужен отдых».

Привозишь виноград,

дыню,

фисташки

(их хорошо молотком).

А как играть в морские камушки?

Как-то взял

с собой на юг.

У твоей знакомой тетеньки

тоже сынок.

«Вам будет весело вдвоем!»

Ныряем

до потери сознания.

С путей

разглядываем

женский пляж.

Далековато,

но все же.

Летим обратно.

Что оказалось:

твоя знакомая тетенька

любит вкусно поесть.

С деньгами у нее туго.

Вот и шастает по курортам.

Знакомится с простаками.

Тащит в ресторан.

И проезжается

за их счет.

Ловко!

«Только сегодня

не у нас»,

– говорит мама.

Мам, уже поздно:

дядя Леня едет.

Да и Зарахович тоже.

Пайкин с Ритулей в пути.

И старуха

тут как тут,

звонит в дверь:

«Гришка, черт паршивый!»

Покер.

Стою за папиной спиной

с каменным лицом.

Иначе по глазам

Ритуля прочтет карты.

В перерыве —

водочка-селедочка.

«Пап, а я?»

Ты всегда наливал.

На донышко.

Глотаю гадость.

Крякаю.

Как дяденька

в кино.

На Земляном демонстрация.

Я – с Бариновым.

Цветы бумажные,

музыка.

Две тетки

хвать нас

под руки.

Брови-ниточки,

губы анилиновые.

«Тонь,

тебе вон тот,

а мне вот этот —

маленький.

Правда, Тонька красивая?»

Ничего себе красивая.

Уродины вы,

тетеньки!

Сердце в пятки ушло.

Дошли до Карламаркса.

Для отвода глаз.

Сразу неловко было.

И дернули.

Дома

дух перевел.

Сказать?

Да я ничего тебе

не говорю.

Не сказал же,

что описался

в детском саду,

и на меня

напялили

отвратительные

чужие

розовые

колючие

байковые

штаны.

И я от стыда

ходил

вдоль забора

подальше от всех.

Что украл

у тебя папиросы.

Одну себе,

одну – Валерику.

Котельников

учил курить

в дальнем уголке

парка

в Физкульте.

Пап,

так шибануло.

Еле на ногах

удержался.

Потом купили

сырок «Новость»

в деревянной палатке

на Радио,

чтоб отбить запах.

Чтоб ты

не догадался.

Что подло

обозвал

хорошего Рафика

«армяшка-в-жопе-деревяшка».

Что в школе

не вынимал руку

из кармана,

а то все всё бы

увидели.

Что,

проиграв спор

Баринову с Фишманом,

пошел в аптеку,

купил

пакетик

с презервативами

производства

Тульского

резинового завода

за четыре копейки

(так и сказал:

«Мне,

пожалуйста,

за четыре копейки»)

и ПОМЕРИЛ.

Что струсил прыгнуть

с парашютной вышки.

Что

гордился

тобой

и

любил

тебя.

Умираешь.

Агония.

Дежурю днем

и ночью.

Боюсь пропустить…

Вдруг

перед

уходом

ты

захочешь

сказать

мне

что-то

очень

важное.

Может

быть,

самое

главное

и…

…я

наконец

пойму…

Моменты жизни

Еврей

А вот еще одна история.

Пионерлагерь.

Мне лет шесть-семь. Я самый маленький. И чувствую себя прескверно. Негодяй Миронов поджидает за углом на пути в столовую. Дразнит евреем и бьет.

И это продолжается до тех пор, пока ко мне не подходит здоровый парень из старшего отряда, Боря, сын врачихи, и спрашивает:

– Тебя дразнят евреем?

– Да.

– Кто дразнит? Скажи. Убью.

Я сказал.

И он действительно избил моего обидчика.

После чего меня оставили в покое.

Однажды Боря отозвал меня в сторонку и сказал:

– Слушай, мы – евреи. На свете есть страна, Израиль. И мы должны приложить все свои усилия, чтобы когда-нибудь туда уехать и там жить.

Так я узнал, что существует место на земле, где никто не сможет меня дразнить.

Рассказ произвел большое впечатление.

Боря оказался первым сионистом, которого я встретил в своей жизни.

Дальше он сказал:

– Слушай, если увидишь еврея, расскажи ему об Израиле. Все евреи должны знать, что у нас есть Израиль.

Спрашиваю:

– А как узнать, кто еврей?

Я тогда еще не научился определять по носу и «немытым черненьким глазкам».

– В твоем отряде есть Марик. Ты с ним должен поговорить.

Я, получив задание, отнесся к нему серьезно.

Помню, мы были на прогулке в лесу. На опушке мальчишки играли в футбол. Улучив момент, я подошел к Марику и спросил:

– Марик, ты еврей?

Марик явно не пришел в восторг от вопроса.

Я сказал:

– Я-еврей-и-ты-еврей-на-свете-есть-такая-страна-израиль-и-мы должны-приложить-все-усилия-чтобы-туда-когда-нибудь-уехать-и-там жить-и-мы-должны-рассказать-об-этом-всем-евреям-вокруг.