Проснулся утром...

Дело в том, что хотите вы того или нет, но круг замкнулся. Я пишу эти строки, не сидя в конторе за компьютером, а ночью, при свете на­стольной лампы, за кухонным столом, авторучкой. Совсем как 25-30 лет назад. Только тогда у меня не было газеты и негде было публиковать бред тех времен. Он был чаще всего о несчастной любви. Впрочем, я не только графоманил. Еще было множество контрольных и курсовых. Осо­бенно – по Чехову. Будучи глубоко и искренне красным, я в то время все же недолюбливал революционера Маркса – из-за его однофамильца-издателя. Издатель Маркс в конце прошлого века скупил у Антона Павловича все, что он напишет до конца жизни. Говорят, что издатель надул писателя. А с другой стороны, Чехова ведь не силой или шанта­жом заставили подписать контракт. Тем более, сам Чехов, как мне ка­жется, не слишком серьезно оценивал свои работы. Лучшие работы в мировой литературе (тут я могу позволить себе предвзятость).

Нет, все же голова у меня старая осталась. Судя по тому, что новых и шибко умных мыслей не пришло. А что же вы хотели, если я сейчас переписываю ночное произведение, а сам думаю, что надо еще подарки купить родным, чемодан собрать и сделать отпускную прическу. Так что я побежал.

Июнь, 2002

БУДЬ Я ПЕССИМИСТОМ, Я БЫ НАПИСАЛ...

Будь я пессимистом, я бы написал следующий роман.

Он (герой) просыпается и, еще не раскрыв глаз, потягивается и пы­тается вспомнить, что хорошего ждет его сегодня, ради чего стоит вы­лезать из-под теплого одеяла в холодную атмосферу, закуривать нато­щак первую сигарету и брести в личные места общественного пользования. Даже если ничего значительного не предвидится, можно подумать о первом глотке горячего кофе и предвкусить, и улыбнуть­ся... Но вместо предвкушения герой вдруг испытывает беспокойство. Все еще лежа с закрытыми глазами, он пытается понять, откуда оно, а бес­покойство перерастает в тревогу и, словно фотография в проявителе в шизофреническом красном свете, обретает конкретные очертания...

Трам-та-ра-рам! – произносит он в сердцах. Он все понял. Это не­вероятно и страшно, это жутко до липкой горячей дрожи в спине. Захо­телось зарыться под одеяло с головой и позвать маму. Он понял, что за его распахнутыми окнами нет ничего. Ни-че-го! Исчезли улица с дома­ми из картона и глины, растаяли прозрачные хрустальные дворцы, нет больше робкой и бледной первой зелени на деревьях и не слышно щебе­та птиц, и от самих птиц не осталось ничего, даже ветерка в воздухе, потому что и воздух растворился в этом ничто.

Ужасно, но исчезли и белки на заборах, и сами заборы, ограждав­шие пожарную лестницу в бесконечное небо. Всю жизнь он мечтал пе­релезть через ограды и забраться по этой лестнице высоко-высоко, что­бы оттуда глянуть вниз и увидеть все сразу, и понять. Он верил, что обязательно поймет, что к чему и, главное, – зачем. Надо было только забраться на самый верх. Но лестница казалась такой ненадежной, под­ниматься по ней было страшно, и он все откладывал подъем на завтра, а теперь вот лестницы нет... Нет ничего и никого...

Это была не война. И не космическая катастрофа. Хотя как сказать... Смотря, что считать катастрофой и что считать космосом. Просто маль­чику исполнилось сорок лет, и он утратил иллюзии...

Но не желаю быть пессимистом. Оптимистом буду! И напишу сле­дующий роман.

Он проснулся и сразу стал радостно улыбаться. Потому что вспом­нил... Впрочем, он даже во сне не забывал ни на миг, как много у него друзей, как любят его окружающие. Притом мужчины любят сурово, по-дружески, как собеседника и собутыльника, а женщины – нежно, по-женски. И все желают ему добра, а он платит им трехкратной взаим­ностью. Еще он вспомнил, что у него сегодня получка, да такая, что го­лову сломаешь, куда деньги девать. Он еще с прошлого месяца не все потратил, хоть и пожертвовал большую долю на развитие водопрово­да на Сицилии. Мысль о том, что миллионы сицилийцев, как лето, так остаются без воды в кранах, несколько омрачила его утреннюю радость. Но он тут же вспомнил, что зато в его родном городе и во всей стране давно все хорошо, все такие сытые, довольные и толстые. И улыбаются, и говорят хорошие слова не только начальникам...

Тьфу ты... Какое счастье, что я не оптимист. А поскольку и не песси­мист, то кто же я? А я вам скажу! Сейчас я – отщепенец. Да, да, вы вот сидите в Апатитах и ждете, когда горячую воду отключат, а я черт-те где. Но не завидуйте, скоро вернусь, и мы будем вместе. Без горячей воды.

Июнь, 2002

ЛЕТ ТРИСТА НАЗАД, КОГДА Я...