Проснуться живым

Очень тихо спросил. Потому что боль в многострадальной его голове была такая, словно там, внутри, на гипофизе или в подкорковой области жарили каштаны. Говорят, эти самые каштаны с сочным, слегка поджаренным куском телятины — офигенной вкусноты блюдо. Викентий не пробовал. И, судя по складывающейся жизненной ситуации, вряд ли попробует… Впрочем, это все были глупые, несвязные и никчемные рассуждения, коими забавляется человек, постепенно возвращаясь в сознание (или в ноуменальное бытие, это кому что нравится). И значения они никакого не имеют, разве что подтверждают фактически: жив человек. То бишь очнулся. То бишь проснулся. Живым.

А вот вопросы, которые слетают с языка упомянутого человека, иногда бывают весьма важными. Итак…

— Это была очередная ложь? — тихо спросил Викентий.

— Нет! — отчаянно прошептал-прокричал знакомый голос.

— У, какой зануда… Это была очередная версия правды. Так и запишите в своем блокноте, когда сможете снова владеть руками! — это стервозно пропел другой тоже очень знакомый голос.

— Молчи, сука!

— Сама молчи. И от суки, между прочим, слышу.

— Я никогда не была такой, как ты!

— Еще бы! Ты никогда не была такой, как я! И вряд ли будешь. Подумаешь, открыла она Антарктиду…

— Америку, дура. Говорят: «открыла Америку».

— Учи, учи меня, без пяти минут магистра Института стран Азии и Африки. По-твоему, Антарктиду никто не открывал?!

— Ты меня своей болтовней не загипнотизируешь!

— И не собиралась.

Викентий прислушивался к перепалке и постепенно приходил в себя. Во всяком случае, он очень надеялся на то, что приходит именно в себя, а не в какой-нибудь белковый эквивалент собственного тела. Попробовал пошевелить руками — не получается. С ногами — та же история. Про шевеление прочими членами Викентию на данный момент и думать было больно. Оставался язык, великий и могучий (им бывший психиатр уже воспользовался), и всякое там зрение-обоняние. Зрение? Вообще-то давно пора глаза открыть и оценить обстановку, так сказать, визуально.

Визуальная оценка обстановки принесла еще не остывшему от жаренья каштанов мозгу Викентия следующую информацию.

Находился он в комнате, роскошно, даже кричаще обставленной дорогой и явно новехонькой мебелью, которую, по всей вероятности, сюда привезли, опустошив все склады известного столичного мебельного салона «Абитарэ-интерьер». Если, по утверждению Надежды-два, то есть Элпфис, это ее личная штаб-квартира, то вкуса у девицы никакого. Впрочем, вряд ли Элпфис, с ее прямо-таки «секондхэндовским» видом, станет пудрить нос, сидя на пуфах а-ля Луи XV перед алтареподобным трельяжем «Мадам Помпадур». И вышитые золотом подушки-думки, и ковры с пасторальными сценками соблазнения пастушек пастушками — не ее стиль.

Размышления Викентия неожиданно подтвердились.

— Как ты посмела протащить в мое убежище всю эту плюшево-бархатную дрянь? — Элпфис с возмущением смотрела на свою темную ипостась. — Нафталином воняет, дышать невозможно!

— Это когда я сюда проникла, дышать было невозможно, — холодно парировала непрошибаемая в своей уверенности Надежда. — Как ты жила в этом карцере? Или ты специально ведешь такой аскетически-хлорированный образ жизни, а, сестренка?

— Я тебе не сестренка.

— Ах, извини. Ну, перестань же ты кукситься, обстановку здесь я поменяла из самых лучших побуждений. Когда пришлось уничтожить все твои экраны слежения…

— Сволочь!

— Терминалы, пульты управления и связи…

— Сука!

— …То здесь все выглядело так, словно это какая-то помойка. А я не люблю помоек. Сама на них не жила и тебе не советую. Поэтому кое-кто Из моих подчиненных оперативно все это шикарное барахло сюда приволок. Шикарное ведь, правда?

— Шикарное — не шикарное, все равно барахло, — процедила сквозь зубы Элпфис. — Это такая же помойка. Только — твоя. Очень схожая с твоей помоечной натурой.

— Отнюдь. И перестань ты со мной лаяться. Наш славный маг уже открыл глазки, а нас не видит, слышит только бесплотные голоса, раздающиеся в завораживающей красоты интерьере. И это страшит его. Возможно, даже сковывает ужасом.

— Не сковывает, — выдавил из себя жалкую писклявую фразу «славный маг». — Не страшит.

— Я всегда знала, что вы храбрец, господин Вересаев! — усмехнулась Надежда. — С пробуждением вас, как говорится. С пробуждением пока на этом свете.

— Я не позволю тебе отправить его на тот! — Тут же взвился голос Элпфис.

А вслед за голосом появилась и она сама. Точнее, проявилась. Как изображение на фотоснимке. Сначала общие черты, а потом — реалистично. Весомо, зримо. И довольно грубо, потому что девушка в черном лаковом комбинезоне (а плащ куда делся? Интересно) сидит в вольтеровском кресле. Только руки и ноги, как-то по-киношному примотанные скотчем к ручкам и ножкам кресла, портят впечатление от картины. А еще жуткие царапины на щеке и шее. Из царапин медленно сочится кровь, но, похоже, Элпфис не обращает на это внимания. Она откидывает со лба прядку-сосульку и смотрит на Викентия. Викентий пока не может определить эмоциональный фон этого взгляда.