Прости грехи наши… Книга первая

Анна прикусила губу, чтобы удержаться от слез.

– Опомнись, Василий, о чем ты? – пыталась воззвать она к его разуму.

– О чем?! – взревел Васька, как раненый зверь, – О дружке твоем, соседская сучка! – с размаху ударил он ее по щеке.

Ванька вскрикнул, завертелся маленький беззащитный в ногах отца.

– Папа, папочка, не надо, – тянул он его за штанину, – Не бей мамку!

Донесшийся до пьяного сознания Василия плач сына еще больше взбесил его.

– Ах ты, проклятый подкидыш, – схватил он его рыжие пряди, – Перечить мне вздумал, – Раз-да-влю! – заорал он.

Ванька завизжал в испуге, Анна, забыв о собственной боли, бросилась на мужа, толкнула эту безжалостную громадину, что было силы, и вырвала мальчика из его огромных лап.

Ванька, дрожа всем своим слабеньким тельцем, выбежал в сенцы.

Между тем, Василий упал на этот раз, задев ведро с рыбами. Мальчик слышал, как хрустнули они под его трактористскими сапожищами. Ребенок заплакал еще сильнее: ему было жалко мать, себя и раздавленных пескарей.

Анна была, уже у двери, когда ополоумевший Василий схватил недопитый Ванькою стакан с молоком и кинул в жену. От неожиданности и чересчур сильной боли женщина не закричала. Она медленно осела на пол, алая кровь брызнула на ее черные блестящие волосы. Васька что-то невнятно пробубнил, покосившись на притихшую жену и махнув рукой, скрылся, пошатываясь в горнице.

Ванька кинулся к матери. Глаза ее были полуприкрыты, слегка дрожал рот.

– Мама! – рыдая, тряс он мать за плечо, – Вставай, мамка, он ушел!

Анна безразлично глянула на сына.

– Тише, сынок, тише… Мне больно…

– Ты что ж творишь, Васька?! – качала головой Дария, – Показал тебе нехорошую дорожку Прохор. Сам почти уже пять лет как в земле лежит, и тебя она к добру не приведет. Опомнись, пока не поздно, сынок…, – надломленным голосом простонала бабка.

Василий, угрюмый, склонившись над миской, не поднимал глаз.

– Над кем издеваешься? – причитала мать, – Дите свое пожалел бы…

При последних словах Василий, казалось, вздрогнул. Он перестал жевать, отодвинул в сторону еду, и, вытерев ладонью губы, еще больше насупился, молча уставившись в засыпанный крошками стол.

– А Анну почто изводишь? – не унималась старуха.

– Где она? – наконец отозвался его хриплый голос.

– Где, где…. На покосе, где ж ей быть, – затараторила снова Дарья, – Разукрашенная пошла. Людей бы постыдился. Ох, Василий…, – тяжело вздохнула женщина, – К чему же все это приведет?..

– Сама виновата. Пусть под горячую руку не лезет…, – прервал он ее стенания.

Солнце пекло нещадно.

– Ох, и июль выдался, бабоньки! – заломив руки за голову, томным голосом проговорила одна из женщин. Она смачно потянулась и плюхнулась разомлевшим телом в, только, что прибранное сено.

– Да, небо к нам благосклонно в этом году. Дает время с делами управится, – согласилась с нею другая, – Помнишь, что творилось прошлым летом? – спросила она притихшую соседку, – Эй, Дусь, ты что, заснула?

Дуся, прикрыв глаза, подняла повыше подол платья и, распластавшись в ароматном стогу, подставила себя солнцу.

– Ох, и устала я, бабоньки, – вместо ответа сказала она, – Мочи моей нет…

– Мужичка б сюда хорошего, – пошутил кто-то из женщин, – Глядишь, сразу б и ожила! – засмеялись дружно колхозницы.

– А я, может, и не прочь, с хорошеньким-то…, – махнула загорелой ножкой Дуся. Ее разрумянившееся лицо расплылось в широкой улыбке. Звонкий хохот снова разлился над лугом.

И, только, Анна, пристроившись в сторонке, на скошенную колючую траву, молчала. Казалось, она не слышала и не видела одновременно.

– Нюр, ты чего? – толкнула ее в локоть одна из женщин.

Анна вздрогнула и повернула голову.

– Ох, твою душу…, – выругалась обозвавшая ее, – Изверг, а не мужик у тебя, Анна. Сколько синяков ты от него сносила, а я все привыкнуть не могу,– скрипнула женщина от досады зубами, выплюнув смятую травинку на землю, – Да, он ногтя твоего не стоит, подлец!

– Это уж точно, – подхватили, закивав головами другие, – Ни ребенка, ни собственную мать не щадит. И как ты живешь с ним, Анна?

Несколько пар любопытных глаз устремились на нее в ожидании ответа. Но Анна упрямо молчала, да и что она могла сказать? Что когда-то без памяти любила его, да и он, наверное, тоже…

Когда-то… «Боже мой!», – подумала она, – «Как же это было давно…». Этой весной ее Ванечке исполнилось семь.

«Ее Ванечке…», – нет, она не оговорилась, сын был, только, ее. Хоть ласковый, ничего еще не понимающий мальчик звал его отцом, любил, несмотря ни на что, Василий, до сих пор, не смирился с судьбою. Воевал с нею первобытно, жестоко. Он не мог не понимать, что следы его бессмысленной борьбы ложатся непосильной ношей на плечи близких ему людей, но и отказаться от нее не мог видно тоже… «Какая нелепость»,! – содрогнулась Анна от собственных мыслей.

– Разве это жизнь, – судачили между тем женщины, – Распустила его окаянного, вот, он и катается на тебе. Ушла бы, Анна, от него, проучила бы стервеца…

Анна будто очнулась от сна, вяло спросила:

– Куда? Куда я пойду, бабы?

– К председателю, в сельсовет, – не унималась Дуська, – Глядишь, и помогли бы чем.