Прости, но я скучаю

– Кенз. Да все будет тип-топ. Грант, судя по всему, потрясный парень. И ты видишь его каждый день, это же далеко не свидание вслепую. И даже не первое – у тебя же было вчера вечером то групповое свидание!

Маккензи сидела на полу, так что ноутбук был на уровне глаз.

– Ничего не групповое свидание. Просто собралась группа.

– Заткнись. Это было групповое свидание. И все прошло хорошо. Ты сама так сказала. Не знаю, почему ты психуешь. У тебя на плече нет попугая, ты не выряжена пиратом, от тебя не несет пиццей…

– Вот только…

Селеста в ноутбуке наклонилась, и ее обеспокоенное лицо заняло весь экран.

– Что «только», Кензи?

Маккензи не могла решить, стоит ли сказать правду. Она начала ковырять свежий лак на ногте большого пальца.

– Только я на самом деле не пошла.

– Куда не пошла?

– На свидание. В смысле на встречу группы. Или как оно там называется. Осталась дома.

Селеста застыла, так что Макензи даже подумала, что приложение FaceTime зависло.

– Так ты соврала, что ходила?

– Ага.

– Соврала мне?

– Ага. – Маккензи забралась на кровать, и несколько черных футболок свалилось на пол. Если бы Селеста только знала все, о чем Маккензи ей врала.

– Но почему?

Маккензи боролась с желанием захлопнуть ноутбук.

– Чтобы ты не подумала, что я недотепа, которая все время сидит дома одна.

– Это ты-то недотепа, которая все время сидит дома одна?

– Да.

– О, Кенз… – Селеста никогда не злилась. Поэтому им и было так легко дружить: ни одна из них никогда не выходила из себя. Вероятно, это было свойством характера только одной из них, но они росли вместе, и с течением времени это свойство, как и многие другие черты, причуды и даже внешние привычки, передалось и другой. – Почему? Ты так радовалась, что наконец-то уехала от родителей, избавилась от этого дурацкого гнетущего комендантского часа. Ты же хотела свободы, помнишь? Хотела выходить из дома после семи вечера, хотела ходить в кино. На вечеринки. На свидания, наконец.

– Я знаю. Хотела. А теперь, когда я здесь… Больше не хочу.

– Звучит, будто на самом деле ты хочешь, но не можешь. Или тебе нельзя. Или…

– Селеста. – Маккензи подвинула ноутбук и легла рядом на кровать. – Это-то и странно. Как будто я всю жизнь прожила в клетке, а теперь дверь открыта, а я не могу выйти. Потому что боюсь.

– Но… сегодня-то ты пойдешь?

Маккензи кивнула.

– Собираюсь. А еще прикидываю, не сказаться ли больной и не отменить ли все в последний момент.

– Подними меня.

– Что?

– Подними меня, чтобы я была прямо перед тобой. Хочу посмотреть тебе в глаза.

Маккензи послушно села, держа ноутбук перед собой. Лицо Селесты снова занимало весь экран, ее густые черные брови сдвинулись в две прямые строгие линии на лбу.

– Сегодня ты пойдешь. Ты просто обязана. Если бы я была там, я бы пообещала, что буду потихоньку ездить следом и присматривать за тобой, но я в Эдмонтоне – ужасная глупость, прости меня за это, так что придется тебе ехать одной. Обещаю, тебе это понравится, а если не поедешь, никогда тебя не прощу.

– Простишь через две секунды, Селеста.

– Не в этот раз. В этот раз буду злиться, пока не умру.

– Я так по тебе соскучилась, Селеста. – Маккензи опустила Селесту и высморкалась.

– Так ты пойдешь?

– Попробую. – Маккензи взяла одну из черных футболок. – Ну, так как…

– Это у тебя телефон?

– Что?

– По-моему, у тебя звонит телефон.

Маккензи выронила футболку.

– А если это он? Если он сейчас все отменит?

– Давай бери трубку, Кенз.

Увидев на экране номер матери, Маккензи вздохнула с облегчением.

– Привет, мам.

– Привет, детка. Просто хочу сообщить тебе новости.

– А что, есть новости? Уже? – Когда они проходили через все это в первый раз, новостей приходилось ждать месяцами, а если они и были, то пустячные и бессмысленные – кроме, конечно, последнего раза, когда новости были примерно такими же пустячными и бессмысленными, как атомная бомба. За это время Маккензи поняла: не стоит радоваться, что расследование идет хорошо – или, в данном случае, вообще идет, – потому что это не значит, что оно закончится чем-то хорошим. Не стоит и впадать в отчаяние из-за того, что расследование идет плохо.

– Ну, вообще-то есть. Довольно важные. Ты где-то вне дома? Там у тебя шумно? Ты меня слышишь?

Маккензи хотелось вцепиться ногтями ей в лицо. Ну почему за все эти годы родители так и не научились толком сообщать новости?

– Мама! Да. Я тебя слышу. Я дома, в спальне. Если бы было плохо слышно, я бы тебе сказала. Просто говори.

Селеста на экране компьютера приглушенно захихикала. Она прекрасно знала родителей Маккензи.

– Да, извини. Так вот, когда они объявили, что возобновляют дело, потому что получили анонимную наводку, кое-кто, по-видимому, испугался и признался, что в первый раз дал ложные показания.