Читаем Пространственное воплощение культуры. Этнография пространства и места полностью

Память и процесс создания мест также играют важную роль в диаспоральных исследованиях, имеющих дело с историческим и социальным конструированием народа, культуры и места (Brun 2001). Исследователи, работающие с беженцами, жертвами насильственных переселений и диаспоральными группами, зачастую описывают конкретные места в качестве «символических якорей» сообществ, демонстрируя, каким образом конструкции родины в качестве территорий и воображаемых мест оказываются частью политики памяти (Gupta and Ferguson 1997). Например, Алисса Хоув (Howe 2001) рассматривает социальное конструирование Сан-Франциско как «родины» людей с квир-идентичностью (queer homeland), ставшей местом паломничества представителей сообщества, которое дает символическое убежище для формирования квир-идентичности. Андреа Смит и Уильям Бисселл исследуют колониальную ностальгию людей, которые помнят прошлое и идеализируют его сосуществующими, сочетающимися или конфликтующими способами, трансформирующими городское пространство Занзибара (Bissell 2005) или объясняющими паломничество на Мальту алжирцев французского происхождения (Smith 2003).

На аналогичных конструкциях истории, памяти, ностальгии и различных способов создания места, объясняющих глубокую привязанность людей к той или иной локации, была основана архивная и этнографическая работа с участием автора этой книги на нью-йоркском Либерти-Айленде, где находится статуя Свободы (Low, Bendiner-Viani and Hung 2005). Привязанность к месту, вкратце рассмотренная в главе 2, указывает на эмоциональное и аффективное отношение людей к пространству или участку земли, а также на связанные с ним символические значения и способы привязанности (Low and Altman 1992). В данном случае привязанность к месту выражается посредством конкурирующих социальных конструкций значений, которые выражают статуя и остров, – от образа освобожденного чернокожего раба до индейской принцессы45, – конструкций, основанных на разных восприятиях, конфликтующих воспоминаниях и множественных построениях истории, о чем свидетельствуют проведенные в ходе исследования интервью. Паломничество на Либерти-Айленд, копии статуи Свободы, рассказы, записки и песни людей, которые жили на острове, посещали его и работали в этом месте, иллюстрируют интенсивность связей и ощущения принадлежности и национального мифотворчества, которая характерна для подобной разновидности конструирования пространства в национальных целях.

Националистические социальные конструкции также встроены в личные жизненные траектории, основанные на множестве зафиксированных смыслов. Эдна Ломски-Федер, опираясь на жизненные истории израильских ветеранов Войны Судного дня 1973 года, утверждает, что память «встроена в некое поле воспоминаний, предоставляющее различные интерпретации, проектируется этим полем и черпает оттуда свое значение» (Lomsky-Feder 2004: 82). Ломски-Федер обнаруживает, что данное поле не является открытым пространством в том смысле, что «вспоминающий субъект не делает свободный выбор любой интерпретации по собственному желанию» (Lomsky-Feder 2004: 82). Напротив, доступ к коллективным воспоминаниям дифференциально распределен в соответствии с культурными критериями, которые диктуют то, кто именно уполномочен помнить и что именно следует вспоминать. Эта провокативная находка также применима к памяти места в случаях, когда воспоминания людей формируются социальными и культурными «пропусками» наподобие доступа к знанию и контроля над пространством – именно об этом свидетельствуют приведенные ниже этнографические примеры Национального исторического парка Независимости в Филадельфии и уничтожения и перестройки исторической части Бейрута. Стертые ландшафты и воспоминания о социальном исключении создают «диссонирующее наследие», о котором пишет Линн Мескелл (Meskell 1999), то есть негативное отношение людей к тому или иному месту или месту, насильно лишенному своего значения и привязанности к нему людей. Эти этнографические описания представляют собой примеры того, как место и память основываются на множественных пересечениях, конфликтах и неизбежно нестабильных социальных конструкциях, которые постоянно формируются и реструктурируются властными механизмами исторических, политических, экономических и социальных сил.

Социальное конструирование расы, класса и гендера

Авторы современных исследований в области социального конструирования пространства часто фокусируются на предписаниях, оспаривании и политиках, связанных с расой, классом, гендером, сексуальной ориентацией, возрастом, способностями (abilities) и другими социальными категориями. Эти конструкции, относящиеся к стране в целом, району/сообществу и отдельным локациям, усиливают структурные ограничения, неравенство и изоляцию, а также открывают возможности для появления привязанности к группе и месту (Bank 2011, Carter 2014, Hoffman 2002).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Другая история войн. От палок до бомбард
Другая история войн. От палок до бомбард

Развитие любой общественной сферы, в том числе военной, подчиняется определенным эволюционным законам. Однако серьезный анализ состава, тактики и стратегии войск показывает столь многочисленные параллели между античностью и средневековьем, что становится ясно: это одна эпоха, она «разнесена» на две эпохи с тысячелетним провалом только стараниями хронологов XVI века… Эпохи совмещаются!В книге, написанной в занимательной форме, с большим количеством литературных и живописных иллюстраций, показано, как возникают хронологические ошибки, и как на самом деле выглядит история войн, гремевших в Евразии в прошлом.Для широкого круга образованных читателей.

Александр М. Жабинский , Александр Михайлович Жабинский , Дмитрий Витальевич Калюжный , Дмитрий В. Калюжный

Культурология / История / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука