Простые люди

Дед Шамаев, сморщившись, поглядел на него.

— Ишь, какой выискался плотник. Иди-ка, знай, к бабам. Кто за семенами глядеть будет?.. Поди, без тебя чего напортят…

Бобров упрямо покачал головой, но Шамаева поддержал Саватеев:

— Гаврила Федорович. Оно так. Вы нужнее в другом месте…

Бобров ушел недовольный.

Головенко возвращался домой заполночь. Усталый, с книгой в руках, он поспешно забирался в постель, под одеяло, нередко забывая вытопить печку.

В тишине и одиночестве временами на него нападала острая тоска. Немцы уже давно были изгнаны из Черниговщины. И он каждый день ожидал вести о судьбе отца, матери и сестренки. Но все напрасно. Они пропали бесследно.

Мысли о Клаве тревожили его. С дороги она часто писала. Два письма были получены и из дому. И вдруг письма прекратились. Недели две тому назад он получил телеграмму, в которой Клава сообщала, что на днях выезжает, и с тех пор — ни звука. Может быть, она раздумала возвращаться и осталась дома? Ведь она ничем не связана с ним. Любовь? Кто знает, любит ли она по-настоящему, любила ли?

Настя Скрипка, встретившись с ним в правлении колхоза, ехидно осведомилась:

— Еще не приехала ваша суженая? Долгонько. Навряд она и приедет. — Она улыбалась, в светлых навыкате глазах — издевка. — Искали бы себе другую жену; или женщин для вас подходящих тут нету? — добавили она, игриво поводя плечом.

Головенко сделал вид, что не слышал ее слов и отвернулся.

Со Станишиным у него установились простые, дружеские отношения. Секретарь часто звонил ему из райкома и почти всегда справлялся о Клаве. Головенко однажды не мог сдержаться и высказал Станишину всю горечь, накипевшую на сердце.

— Постой, постой, ты что, панику устраиваешь? — услышал он в трубке грубоватый голос секретаря: — Смотри, какая барышня чувствительная! Так, брат, не годится. Мало ли что могло случиться. Может быть, просто телеграмма застряла… А ты нервы не распускай!

Станишин в трудную минуту всегда оказывал ему необходимую помощь и поддержку. Частенько он говорил по телефону: «Съезди-ка, Степан Петрович, в Ильинскую МТС, я видел там кой-какие излишние запасные части. Может быть, что и подберешь. Иди прямо к секретарю райкома, он тебе поможет».

Таким образом Головенко в разных МТС удалось раздобыть почти все нужные для ремонта детали.

Головенко знал, что Станишин справляется о его семье не из простой учтивости. На старых холостяков у него был свой взгляд. Посмеиваясь, он однажды сказал:

— Холостяк в твоем возрасте, Головенко, — полчеловека. Нормальный человек должен иметь семью. До седых волос парубкуют только «зимогоры», как говаривала моя матушка.

— Ну, Сергей Владимирович, это вы уж слишком. Бывает, что и не «зимогор» никак не может подобрать себе подругу… — возразил Головенко.

— Ерунда, Степан Петрович! Сам знаешь, что чепуху несешь. Настоящий человек, понимаешь — настоящий, — Станишин выразительно поднял указательный палец, — всегда найдет себе друга. Только к женитьбе надо относиться серьезно. А то женится иной щелкопер на хорошей девушке, поживет с ней, пока она не надоест, а потом заявляет, что они, видите ли, не пара — «характером не сходятся». Или женятся спустя неделю после первого знакомства. Какой тут может быть разговор о прочной семье. Муж и жена — на всю жизнь товарищи, друзья, которые должны делить и горе и радости. Не будет этого — не будет здоровой, советской семьи. Получится чорт знает что!

Станишин белой волосатой рукой крепко, докрасна потер лоб, изборожденный глубокими морщинами.

— Я тебе установок, конечно, не даю, а просто высказываю свои взгляды… Семья — штука сложная, и меньше всего в делах чужой семьи может разобраться посторонний человек.

— Сергей Владимирович, а что ты скажешь, если я женюсь на Клаве Янковской? — глядя куда-то в сторону, сказал Головенко.

Станишин хитро прищурил глаз.

— Вот как? Ты вопрос ставишь ребром. Ну, что же, изволь, скажу, если хочешь: дело твое, как говорят, хозяйское; женись, коли так; желаю тебе счастья, вот и все.

— Ну, это не ответ…

— А какого ты ответа хочешь?

— Хочу, чтобы ты высказал прямо свои соображения.

Станишин встал и несколько раз из угла в угол прошелся по кабинету.

— В чужой душе, Головенко, трудно разобраться. Но… — Станишин остановился посреди кабинета, широко расставив ноги в высоких валенках. — Здесь я тебе скажу, пожалуй, как партийный руководитель — женишься — живи. Но если «характером не сойдешься», то придется раньше всего проверить твой характер. Учти, Головенко…

Думая о Клаве, Головенко вспомнил этот разговор и сам спрашивал себя: «Не ошибся ли? Может, напрасно дал сердцу волю?..»

В комнате стояла тишина, нарушаемая только бойким постукиванием будильника. На улице залаяла собака. Громко разговаривая, мимо окна прошли люди. И снова будильник. И вдруг возник нарастающий звук мотора… «ЗИС-5» — машинально определил Головенко. По стене метнулся яркий отпечаток переплетов оконных рам. Машина всхрапнула и заглохла у самого дома.