Простые люди

— Н-да, — протянул Герасимов, не зная, что сказать.

— Предплужник. Будет помогать нам повышать плодородие почвы.

— Дельно. Скажи, пожалуйста! Кто же придумал?

— Кто придумал не знаю, а вот заставил нас это сделать Гаврила Федорович.

У ворот мастерской они встретились с рабочими, толпой выходившими из сборочного цеха.

— Кончилось собрание, — пояснил Головенко. — Ну, как дела? — обратился он к подходившему Усачеву, — засиделись мы с Кузьмичом, так и не попали на собрание.

— Ничего. Всё в порядке. Рабочие поддержали решение партсобрания. За отчисление проголосовали все единодушно.

Головенко значительно взглянул на Герасимова.

— Понимаешь, Кузьмич?

— Что…

— Рабочие решили отчислить в фонд обороны еще часть своего заработка.

На перекрестке Головенко попрощался с Герасимовым и пошел домой. Оля ждала его обедать. С отъездом Клавы в командировку она была полной хозяйкой и очень гордилась этим.

Усачев задержал Герасимова на перекрестке:

— Подсчитал, Кузьмич, сколько хлеба выходит на трудодень?

— Да что-нибудь около трех килограммов, — сказал Герасимов.

Усачев округлил глаза:

— Неплохо. Как ты смотришь на решение рабочих?

Герасимов насторожился:

— Это насчет отчисления. Дело хорошее.

— От рабочих отставать неудобно… Обсуди с колхозниками. Предупреждаю — дело добровольное. Пусть сами колхозники решают. Понимаешь, в чем дело?

— Понимаю… — замялся Герасимов: — видишь ли, товарищ Усачев, какая история… Что касается меня — с полной душой, приветствую и присоединяюсь, но…

— Сомневаешься в народе? — подсказал Усачев.

— Скажу прямо, нету настоящей уверенности. Малосемейные те сразу поддержат, слов нет. А такие, к примеру, как Анна Буйнова — трое ребятишек да свекор инвалид, что тут скажешь?

— Вот что, Кузьмич, обмозгуй это дело и поставь вопрос на собрании. Никакого решения навязывать колхозникам не нужно — пусть народ решает сам.

— Хорошо, обдумаем… — согласился уклончиво Герасимов.

Усачев молча пожал ему руку, и они разошлись.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Красный Кут спал. Только в правлении колхоза еще светились окна. Счетовод подбивал итоги. Лицо его заросло седой щетиной, на кончике носа, усеянного мелкими бусинками пота, сидели круглые очки в роговой оправе. Густые брови от утомления были подняты, на лбу гармошкой собрались глубокие морщины. Герасимов сидел у стола напротив счетовода. Преодолевая дремоту, он следил, как рука счетовода выводила кряжистые цифры.

Чугунная печка была раскалена докрасна. В жаркой комнате синим туманом висел махорочный дым. Счетовод подвел черту под столбиком цифр, щелкнул костяшками счетов и, подписав итог, бережно положил перо на край чернильницы. Прикурил от зажигалки и выдохнул струю дыма.

Герасимов посмотрел, как западают щеки счетовода при затяжке.

— По-моему, ты от курения такой шкилет… Гляди! — изойдешь от табака, — сказал он, отмахиваясь от дыма.

— В нашем деле без табаку нельзя. Напряжение нервов… Обсчитай-ка на полтрудодня кого-нибудь — греха не оберешься. Твое дело председательское — ходи, распоряжайся. А тут надо все по порядку.

Счетовод Андрей Спиридонович работал в колхозе со дня его организации. Он пережил с десяток председателей и гордился этим. Каждому вновь избранному председателю он говорил:

— Ну, поглядим, как заворачивать будешь, хозяин.

Герасимова он встретил, как и всех:

— Ну, посмотрим, как хозяиновать будешь. На вот, знакомься с финансами, — и выложил перед ним на стол счетоводные книги.

Герасимов, тяжело вздохнув, сказал:

— Я, Андрей Спиридонович, в этом деле, как медведь в градуснике. Пиши сам, как знаешь; ты человек ученый.

Счетовод засопел и строго сказал:

— Не годится так. Ты должен во все вникать, все понимать.

— Подучишь, разберусь как-нибудь…

После уборки картофеля и сои они засели за составление отчета, и долго, засиживались в правлении.

Андрей Спиридонович сдвинул очки на лоб, глубоко затянулся махорочным дымом.

Герасимова клонило ко сну, буквы расплывались перед глазами, скрип пера напоминал стенание немазанной телеги показалось, что едет он на лошади по летней жаре и не может преодолеть своей дремоты.

Где-то вдалеке пропел петух, ему откликнулся другой, третий. Счетовод поднял голову, прислушался.

— Мой пропел, шельмец; горластый, как бык… Шел бы ты спать, хозяин, дремлешь.

— А как у тебя с подсчетом: конца еще не видно?.. Сколько на трудодень зерна падает?

— Зерна-то?

Эта цифра была уже давно выведена им, но счетовод решил, что так вот, просто, объявлять ее не годится. Для вящей убедительности он еще раз проверил свои расчеты. И теперь, хитро улыбаясь, неторопливо свертывал папиросу.

— Как думаешь: сколько?

Герасимов понял, что счетовод хочет ошеломить его высокой цифрой, и решил доставить ему это удовольствие.

— По два кило наберется?

Счетовод, торжествующе поглядывая на председателя, медленно отвинчивал колпачок зажигалки. Раскурив цыгарку, он торжественно объявил:

— Три шестьсот.

И, любуясь произведенным эффектом, захохотал.

— Неужели три шестьсот?

— Три килограммчика шестьсот граммчиков!