Простые люди

Утром она ушла на работу раньше Клавы, рассказав, где что лежит.

— Я прихожу в шесть. Может быть, задержусь. Меня сегодня один знакомый пригласил проехаться с ним. — Ты не стесняйся: приготовь себе кушать. Вечером увидимся.

Она приложилась липкими, в помаде, губами к щеке Клавы и ушла. Клава не спеша оделась. Старательно причесалась, стоя перед трюмо, перед которым стояли флакончики с лаком для ногтей. Их была целая коллекция — от темновишневого до нежнорозового.

Выпила стакан кофе, тщательно прибрала на столе, накрыла сахарницу, хлеб, масло салфетками и стала собираться в базу академии.

Оделась, взяла в руки чемодан, несколько секунд постояла в дверях, оглядывая комнату. Потом в пальто присела к столу, написала на бумажной салфетке:

«Нюся, ночевать не приду. А вообще увидимся. К.».

По совету Боброва Клава пошла прямо к директору базы.

Профессор, склонив голову к правому плечу, без улыбки слушал ее. Он был невысокого роста, худощав. Бледное лицо его тщательно выбрито. Серые глаза смотрели сквозь стекла роговых очков внимательно и строго. Клава смутилась под этим взглядом, покраснела.

— Простите, вы говорите, что лаборатория уже организована? А как с приборами, с реактивами?

— Мы надеемся, что вы поможете, — сказала Клава без смущения, просто.

Профессор приветливо улыбнулся.

— Конечно. Чем сможем — поможем.

Лицо его преобразилось, стало простым и добрым. Он долго и подробно расспрашивал Клаву о работе Боброва, и она, приободренная приветливостью профессора, отвечала спокойно и толково, хотя и не во всех деталях знала работу агронома.

— Он заканчивает в этом году кандидатскую диссертацию по сое.

— Да, я знаю. Это должна быть очень интересная диссертация.

Клава стала работать под руководством старшей лаборантки Фатьмы Гулиевой. Уже немолодая, полная и очень подвижная Фатьма приветливо встретила Клаву, чуть оробевшую среди незнакомых людей, множества всевозможных приборов и острых запахов лаборатории.

— Буду звать вас Клавой. Не возражаете? Я же старше вас, — сияя ямочками на мраморно-матовых щеках, сказала Гулиева.

Она рассматривала Клаву своими темными, как уссурийский виноград, глазами.

— Вы фармацевт? С биохимией не знакомы? Ну что ж, начнем с азов…

И Фатьма просто и ясно принялась объяснять Клаве в общих чертах процесс химического анализа растений.

К концу дня Клава чувствовала себя превосходно. Ей казалось, что Гулиеву она знает уже очень давно и поэтому совсем не удивилась, когда та предложила остановиться у нее.

— У меня две комнаты. Муж, хирург, на фронте. Живу со свекровью… Соглашайтесь, все равно не отстану.

Клава охотно согласилась.

На другой день Фатьма дала Клаве мешочки с соей, привезенные ею из Красного Кута.

— Попробуйте произвести анализ, — сказала она. — Я вам буду помогать.

Работала Клава с увлечением. И чем больше она осваивала методику анализов, тем больше хотелось ей домой, в Красный Кут.

Однажды, когда в лабораторию зашел Дубовецкий, Фатьма познакомила его с Клавой. Он начал уделять ей особое внимание.

— Чего доброго, влюбится в вас, — подшучивала Фатьма. — Соломенный вдовец. Жена где-то в Москве.

Через несколько дней, вернувшись из кабинета Дубовецкого, она сообщила:

— Юрий Михайлович приглашает нас в театр. Я говорила — влюбится!

И она расхохоталась.

Клава в замешательстве выпрямилась.

— Как в театр?

— Очень просто. Меня и вас. Я тут, конечно, в качестве ширмы… Пойдете?

Клава задумалась. Ей хотелось поближе познакомиться с Дубовецким, поговорить с ним, узнать его мысли. Он пренебрежительно отозвался о Боброве в первый день знакомства с ней, и Клаву интересовали причины этого. Обстановка работы в базе настраивала ее на невольное уважение к научным работникам и в том числе к Дубовецкому.

— А что идет в театре? — спросила она, хотя в этот момент для нее это было безразлично.

— Что-нибудь, конечно, из западной классики. Он советских пьес не любит.

…Дубовецкого еще не было в театре, когда Клава с Фатьмой заняли свои места. Он явился после второго звонка. В черном костюме, в блестящем крахмальном воротничке Дубовецкий выглядел женихом. В руках, как книгу, он держал коробку конфет.

Шла пьеса «День чудесных обманов». По этому поводу Дубовецкий пояснил:

— Я посещаю театр ради отдыха. Искусство, по-моему, должно развлекать человека. Я не поклонник наших современных пьес: они показывают жизнь, которую я и так вижу вокруг себя. Я же хочу видеть на сцене то, чего не видел.

Фатьма толкнула локтем Клаву.

Поднялся занавес. Дубовецкий вытащил из кармана перламутровый бинокль, хотя необходимости в этом не было — они сидели в четвертом ряду партера, — и, насмотревшись, предложил его Клаве. Клава отказалась. Он начал что-то говорить о московских театрах, Клава слушала рассеянно, следя за сценой. Потом он вспомнил о конфетах и принялся угощать дам. И все что-то жужжал на ухо. Клаве хотелось отмахнуться от него, как от шмеля. В антракте он повел их пить лимонад. Стоя с бутылкой в руках, он бесцветными глазами в упор смотрел на Клаву, пил маленькими глотками, причмокивая от удовольствия.