Простые люди

Счетовод, движением головы скинув очки со лба на нос, объяснил расчеты. Герасимов внимательно слушал его и все более и более мрачнел. Когда счетовод кончил, Герасимов вытащил из кармана ворох бумажек и огрызок карандаша и проворчал:

— По моим понятиям должно получиться больше… Должно быть по три килограмма и шестьсот пятьдесят граммов.

— По каким-таким твоим понятиям? — раздраженно воскликнул счетовод.

Герасимов, склонившись над столом, бережно разбирал полуистертые бумажки, вкривь и вкось исписанные цифрами. Редеющие волосы его, среди которых проблескивала лысина, стояли торчком на голове.

— Да что ты там ищешь? Здесь бухгалтерия, а он по шпаргалкам каким-то лазит, — презрительно фыркнул счетовод.

— Погоди, Андрей… дай разберусь… Клади на счетах…

Герасимов стал называть цифры.

Заспорили. Дремота соскочила с Герасимова. Он раздраженно переворачивал свои бумажки и колючим взглядом смотрел на растерянного счетовода.

— Ну-ка, скажи, сколько… да ты погоди, не кипятись… Сколько в первом амбаре по твоим бухгалтериям числится?

— Да ты что? Где я тебе такие сведения возьму? У меня все зерно бруттом числится… общим чохом, значит, а не поамбарно.

— Чохом-то чохом, может быть, это по-вашему так и надо, а мне ты вычти, сколько в первом амбаре? — невозмутимо настаивал председатель.

Недовольный счетовод выворотил из шкафа увесистую стопу приемных актов. Сердито ворча, он принялся просматривать их. Оказалось, что последняя сдача не была заприходована.

— Бухгалтерия! — покосился Герасимов на счетовода.

— Да была ли эта сдача?

— А как же не была? Ты сам и акт-то писал. Как раз в тот день, когда меня Станишин к телефону вытребовал прямо из амбара.

— Те-те-те!.. А ведь правда! Ведь я его, акт-то, дома за зеркало сунул, с тех пор там и лежит. Значит, так оно по-твоему и выходит: по три килограмма и шестьсот пятьдесят граммов.

Герасимов облегченно вздохнул.

— Пятьдесят граммов не велика, вроде, куча, а прикинь-ка, сколько Марье Решиной на семьсот-то трудодней придется. Это ведь хлеб, а?

Цифры были уточнены, Герасимов был прав. Счетовод, ворча что-то в усы, неторопливо и бережно собирал бумаги.

— Андрей Спиридонович, слыхал? Рабочие МТС опять в фонд обороны отчисление делают.

— Нет, не слыхал, — отозвался счетовод. — Дело не плохое, молодцы.

— А нам как быть? — спросил Герасимов.

Счетовод запер шкаф, одернул рубаху.

— Нам как быть? Очень просто — я согласен дать тридцать процентов хлеба… Другие тоже не откажут. Для фронта никто не пожалеет.

Герасимов вздохнул.

— Значит, поставим вопрос… Как бы не запротестовали многосемейные-то.

— А никто неволить не будет, дело полюбовное.

Счетовод долго возился с замком письменного стола, гремел ключами.

— Я тебя, Кузьмич, насквозь вижу. Боишься ты не знай чего. Собрания один раз в год собираешь. Вот и получается. Тут тебе и Настя Скрипка и все прочее.

Герасимов досадливо махнул рукой.

— Ладно уж. Пойдем домой.

Такие ворчливые разговоры он выслушивал от счетовода не впервые. Они не доставляли ему удовольствия, но возразить не было оснований — счетовод был прав.

…Пели уже третьи петухи, когда они вышли из правления. На улице мягким ковром лежал только что выпавший снег. Морозило.

— Когда отчетное думаешь собирать? — спросил счетовод.

— На днях надо собирать.

— Вот на нем и внеси предложение насчет отчисления. В аккурат будет.

…Возле клуба они расстались. В густой предутренней мгле кое-где уже поблескивали в окнах огоньки. В свежем воздухе разливался сладковатый, смолистый запах дыма.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Чувство досады на себя не покидало Герасимова с самого собрания. Усачев советовал, ему вопрос об отчислении фронту поставить в отчетном своем докладе. Герасимов этого не сделал.

Выступая в прениях, многосемейная колхозница Анна Буйнова сказала:

— В докладе Кузьмич ничего не сказал, как колхоз помогал фронту. Считаю большим это упущением с его стороны. Пусть скажет в заключительном, обязательно. А я вношу предложение последовать примеру метеесовских рабочих и треть хлеба с трудодней внести в фонд обороны.

Колхозники дружно и одобрительно встретили это предложение. Герасимова от стыда бросило в жар, тоскливо засосало под ложечкой. И с тех пор он ходил сам не свой. Выходило, что он, председатель, плохо знал колхозников, что он не верил в них.

К тому же мучило и дело с Настей Скрипкой.

Ревизионная комиссия установила, что Настя показывала надой молока меньше, чем он был на самом деле. Значит, он, Герасимов, не сумел во-время заметить это, дал Насте возможность наживаться за счет колхоза.

Это было тем более досадно, что и раньше за Настей держалась худая слава; она была жадна до чужого добра… Ведь говорил ему об этом счетовод, а он слепо доверился Насте. Значит, виноват, значит, плохой он руководитель.

Измученный этими думами, Герасимов решил поговорить с Усачевым. Его он нашел в мастерской, рядом с Сашкой, под трактором.

— Товарищ Усачев, я до вас…