Простым ударом шила. Смерть бродит по лесу

В пасхальную субботу Годфри Рэнсом на холм не пошел. В тот день, как и в каждый день во время банковских каникул, обитатели «Альп» жили на осадном положении. Бесконечная череда малолитражек и тяжелогруженых мотоциклов с колясками заполнила проселок, ведущий мимо их ворот, а склоны позади садового забора кишели пешими отдыхающими. Нужно ли говорить, что подавляющее их большинство послушно пользовались просторами природы, на которые имели право по закону. Лишь одному из сотни приходило в голову бросать свои пустые бутылки на лужайку миссис Рэнсом, всего десяток пытались перелезть через забор, чтобы позаимствовать у нее нарциссы и примулы, и не более чем одна группа в день решалась развести в ее саду костер, чтобы приготовить себе чай. Первопроходцы всегда исключение, но, как водится, в счет идет активное меньшинство. Вот так и получилось, что по распоряжению матери Годфри провел утро, обходя дозором периметр.

Казалось бы, утомительное времяпрепровождение для молодого интеллектуала, мечтавшего на пару часов плотно засесть за свою работу на литературный конкурс журнала «Новый государственник», но Годфри, который прежде не жил в живописном месте, это занятие увлекло. Он уже собрал по периметру разнообразную коллекцию подношений мусорному баку, отвадил нескольких маленьких мальчиков от попытки пройти по колышкам забора в запущенной части сада и сообщил двум замученным матерям, которые решительным шагом подошли к крыльцу, требуя, чтобы им указали путь к туалету, что все требуемое они найдут в чайных павильонах чуть дальше. Затем последовало вре́менное затишье, и Годфри попытался хотя бы настроиться на литературное творчество. Однако долго это не продлилось. Через несколько минут он услышал, как калитка снова открывается, и впереди замаячили еще двое незваных гостей.

То, что новоприбывшие тщательно закрыли за собой калитку, само по себе выделяло их среди прочих чужаков, объявлявшихся в «Альпах» тем утром. Их неспешная походка вселяла уверенность, что дело у них не той срочности, как у дам, кому он рекомендовал чайные павильоны. Они подошли к дому так, словно намеревались нанести светский визит, однако Годфри уже достаточно хорошо знал свою мать, чтобы безошибочно определить: эти двое не из тех, с кем она стала бы поддерживать дружеские отношения.

Годфри встретил их на полпути к двери. Наказ матери после завтрака тем утром звучал: «Бога ради, Годфри, никого не пускай!»

И пока он не получит веских свидетельств обратного, надо предполагать, что и эти двое относятся к тем, кого не следует пускать. Но не успел Годфри открыть рот, как один произнес:

— Доброе утро. Мы офицеры полиции. Вы мистер Рэнсом?

— Да, — кивнул Годфри. — То есть… я хотел сказать… да.

Эх, не так, подумалось ему, ответил бы на столь простой вопрос человек светский, повидавший мир. Нет ведь ни малейшей причины тревожиться, когда полицейский спрашивает твою фамилию. Ни один разумный человек не станет волноваться. И тут Годфри почувствовал, что краснеет. К счастью, полицейский ничего необычного как будто не заметил.

— Кстати, меня зовут Тримбл, — представился он. — Суперинтендант Тримбл. Мы с коллегой расследуем убийство миссис Пинк. Насколько мы знаем, она заходила сюда в четверг после полудня.

— Э-э, да. Заходила.

— Тогда вы, наверное, будете не против помочь нам, ответив на несколько вопросов?

— К вашим услугам, суперинтендант. (Вот так гораздо лучше. Так, во всяком случае, говорят парни в романах.)

Годфри повел их в дом и решил, что лучше разместиться в столовой. Мама, как ему было известно, сидела в салоне в другом конце дома, и он не стал тревожить ее без крайней необходимости. Коллега Тримбла извлек листы бумаги — по виду официальные бланки, — разложил на столе, где те показались неприятными и чуждыми на фоне изысканного полированного красного дерева, и Годфри приготовился к первому в своей жизни допросу.

— В котором часу миссис Пинк пришла сюда в четверг?

— Приблизительно в половине четвертого.

Долгая пауза, во время которой коллега деловито корябал перьевой ручкой.

— Она явилась одна?

— Миссис Пинк приехала на машине мистера Уэндона.

Все оказалось на удивление просто. Едва преодолев первоначальное беспокойство, что сделался объектом полицейского расследования, Годфри с легким стыдом обнаружил, что получает удовольствие от происходящего. Человек разумный, такой, как он, не придает большого значения подобным мелочам, однако они, несомненно, вызывают ощущение значимости. Годфри отвечал четко и полагал, что умело подобранные слова произведут на суперинтенданта впечатление.

Его довольство собой исчезло, когда по завершении допроса ему зачитали показания, изложенные скупым, официальным английским, где все обороты речи были сокращены, а факты запечатлены во всей их неприглядности. Изложенные таким образом показания мало что давали. Их едва хватило на полторы страницы полицейской писчей бумаги.

Годфри подписался. Тримбл поставил свою подпись свидетеля, и на этом допрос завершился. Однако, складывая лист, чтобы убрать его, суперинтендант вдруг спросил: