Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

…общение на польском языке было запрещено во всех учреждениях и даже на улицах, в местах скопления жителей, а также во всех общественных местах и вообще везде, где собирались люди, а именно: в гостиницах, корчмах, в буфетах, в кафе, в парках, в магазинах и пр., если употребление польского языка выходило за рамки частной беседы[261].

Пьеса Столыпина, в отличие от драмы Полонского, не привела Гончарова в восторг по причинам и эстетическим, и политическим. Критикуя пьесу, он сформулировал целую концепцию театра и его общественных функций:

Как преувеличенно старое и общее, кем-то сделанное определение, что будто бы театр есть «школа нравов», так неверно и преувеличенно бы было ожидание, что театр, в устройство которого, между прочим, входит отчасти политическая цель, может перевоспитать целое народонаселение, искоренить, изменить его скрытые политические и неполитические убеждения, навязать, посредством драм и комедий, другие определенные идеи и понятия и т. п. (Гончаров, т. 10, с. 189).

Цензор, как видим, вполне понимал установку пьесы на преображение аудитории и считал ее недостижимой как благодаря природе театрального действия, так и благодаря устойчивым политическим предрассудкам местного населения. Вообще, эстетические взгляды Гончарова основывались на декларируемом им принципе sine ira et studio — писатель требовал от литературы прежде всего «объективности», дистанцированности от злободневных вопросов и по возможности глобальных исторических обобщений (см. подробнее главу 4 части 1). В этой связи ему не могли понравиться персонажи пьесы, представленные «отчасти также карикатурно» (Гончаров, т. 10, с. 187). Хотя в отзыве писателя об этом речь не идет, вряд ли он не заметил и сомнительное разрешение конфликта: остается неясно, что в итоге происходит с отцом главной героини, а она, увлеченная патриотическими чувствами и любовью к жениху, совершенно о нем забывает. Эти эстетические критерии Гончаров стремился применить и к репертуару Виленского театра, следом за Столыпиным предлагая не ставить на его сцене произведений, «изображающих наши нравы в карикатурно-позорном виде» (Гончаров, т. 10, с. 188–189), в том числе даже пьесы высоко им ценимых Гоголя и Островского. Однако вместо них цензор предложил ставить не пропагандистские пьесы наподобие «Софии», а старинные и не связанные со злободневной тематикой сочинения, «начиная с Шаховского, Полевого, Загоскина, Хмельницкого, водевилей Писарева, Ленского, опер Верстовского и Глинки» (Гончаров, т. 10, с. 190). С одной стороны, здесь, конечно, важны были эстетические цели — приучить публику к театру на относительно простых примерах; с другой стороны, у предложений Гончарова было и политическое измерение, причем довольно неожиданное.

Выражаясь языком литературной критики, Гончаров писал о вещах, с точки зрения чиновника достаточно опасных. Приведем пространное его рассуждение на этот счет:

…в краю, где население смешанное, где численностью преобладают поляки, потом евреи, где русские составляют меньшинство и где, наконец, разыгрывалось само событие мятежа, зрители из поляков, а может быть и не из поляков, во всяком случае, участники или свидетели происшествий в таком изображении события и в таких характерах, какие выведены в драме, — неминуемо найдут — лукаво или нет — неверности, преувеличения, укажут против одного примера Софьи, преданной русским интересам, сотни примеров фанатизма, и, с их точки зрения, героизма женщин, против жадных и продажных довудц (так у Гончарова. — К. З.) приведут примеры вешателей и убийц, зверски-фанатических, погибших позорною, а с их точки зрения геройскою, смертью, укажут множество людей, обманутых и увлеченных, но отдавших всё состояние на восстание, приведут примеры отчаянной отваги безумной и доверчивой молодежи — и таким образом опрокинут добрую цель пьесы, представив ее умышленным сокрытием истины или односторонним, случайно взятым исключением (Гончаров, т. 10, с. 188).

В этой фразе речь идет, казалось бы, об эстетической уязвимости пьесы, показанные в ней события могут показаться недостаточно «типическими», как выражались русские критики, то есть не выражающими «действительность». Однако в рамках этого рассуждения скрывались (возможно, намеренно) два неожиданных утверждения. Во-первых, цензор был уверен, что Польское восстание давало «примеры отчаянной отваги» — такое представление о восстании было скорее характерно для Полонского, чем для Столыпина. Во-вторых, Гончаров полагал, что в Северо-Западном крае (а не в Царстве Польском) «численностью преобладают поляки», иными словами, воспринимал подавляющее большинство местных жителей не как временно забывших о своей русской сущности жертв польского угнетения, а как представителей совершенно другого народа.