Против течения. Десять лет в КГБ

Для меня крайне болезненно задним числом понимать, как в сущности мало общего у меня с ней было. Помимо этих робких намеков, я никогда не говорил ей о своей депрессии и отвращении к тому, чем занимался. И ни разу за все время нашей супружеской жизни я не открыл ей, что верю в Бога. Ее бы это, думаю, привело в ужас. Когда я начал мучаться от бессонницы и сердечной аритмии, Наталья искренне считала, что это результат моей поглощенности работой.

Разумеется, я отлично понимал, что во всех этих бедах во многом виновата моя работа. Хотя Наталья и знала, что собой представляет моя работа, о посвящении ее в подробности моих дел и речи быть не могло. Так что, если я, уйдя из дому в девять утра, возвращался часа в три ночи, она не спала и при этом пребывала в тревоге. Незнание зачастую более выматывает, чем знание. Это еще одно объяснение причин, почему процент разводов столь астрономически высок среди сотрудников КГБ.

Вскоре после нашего приезда в Токио команда киношников из Шестого канала телевидения подготовила программу о нашей семье под названием „Иностранцы в Токио”. Решив, что зрителям будет интересно узнать, как живется в Токио корреспонденту „Нового времени” (киношникам и в голову не приходило, что на самом деле я разведчик), Шестой канал подготовил отличную программу о счастливой семье, весьма мало напоминающей нашу реальную ситуацию. В фильме этом для нас с Натальей было много тайной иронии, посторонним не видной.

Порой мне приходилось привлекать Наталью к участию в моей разведывательной деятельности. С этим условием она так или иначе согласилась еще во время собеседования с полковником КГБ, начальником моей группы в разведшколе. Бывали случаи, когда ее помощь была мне необходима. К примеру, некоторые из наиболее тайных встреч с Аресом происходили за пределами Токио — километров за шестьдесят, а то и больше. И для правдоподобного объяснения такого рода поездок я брал с собой Наталью, словно мы отправлялись на загородную прогулку. Она знала, зачем мы выезжаем за город, хотя на самих встречах и не присутствовала. Это не только предохраняло ее от большей, чем нужно, причастности к разведывательной деятельности, но и отвечало правилам безопасности, согласно которым в таких встречах случайные люди участвовать не могут, что облегчает возможность заметать следы. Что же касается наших поездок за город, нам они доставляли большое удовольствие — ведь нам так редко удавалось побыть вдвоем, да еще на досуге.

В 1978 году наш сын закончил начальную школу при посольстве, и теперь ему надо было возвращаться в Москву. С тех пор он навещал нас в Токио только в летние каникулы, но даже и тогда я не мог подольше бывать с ним и Натальей. Напряжение в наших семейных отношениях все возрастало. И все же я никогда не забуду шок, в который меня повергло понимание, какой критической точки оно достигло. Как-то вечером, очень поздним, Наталья, дождавшись моего возвращения, встала с постели и приготовила мне что-то перекусить. А потом очень спокойно сказала: „Стас, мне такая жизнь больше не под силу. Давай смотреть правде в глаза — все это кончится разводом".

Я был раздавлен. Она была мужественным человеком, верным и всегда готовым оказать мне поддержку. Она редко жаловалась на обстоятельства, которые все равно невозможно было изменить. Я начал ее утешать, говоря, как сильно ее люблю. Она плакала. В ту ночь мы помирились, но правда теперь вышла наружу — в глубине души я знал, что она права: рано или поздно, а развода нам не избежать.

Стоит особенно остановиться на одном аспекте моей жизни, осложнявшем и без того достаточно сложную ситуацию. Я имею в виду заместителя резидента Владимира Пронникова, относительно которого меня предупреждали еще в Москве. Мое нежелание просить Пронникова о помощи с устройством на работу Натальи коренилось не только в гордости. С самой первой встречи с ним в 1975 году я оценил его ум и понял, что им движет жажда власти, побуждающая его к стремлению манипулировать агентурой и сотрудниками резидентуры. И он выработал для этого свои методы. Прав я был или нет, но тогда я расстался с ним с намерением никогда не просить его о каком-либо одолжении, даже самом незначительном, ибо за любую его услугу потом придется слишком дорого платить.

Человек очень хитрый, он знал, как вести игру. Он мог прикинуться искренним, открытым и добрым или же быть жестоким, мстительным и безжалостным. Он мог казаться обаятельным и куртуазным, а то вдруг грубым до хамства. Но какую бы маску он ни избирал, он всегда искусно вживался в свою роль, подобно хамелеону выбирая окраску и позицию, наилучшим образом отвечающие его целям. Когда я добился первого успеха — завербовал Кинга, — чуть ли не ранее всех прочих меня поздравил Пронников, однако слова для этого поздравления он выбрал такие, что это более смахивало на похвалу самому себе, нежели мне.

„Отлично сработано, — сказал он. — Мои предсказания оправдались, и я рад, что помог тебе. Я дал тебе полную свободу в этом деле, и ты оправдал мои ожидания”.