Против течения. Десять лет в КГБ

„Можно понять кораблекрушения — тут шторм виноват, — размышлял я. — Шторм в этих местах бывает смертоносным. Но крушение, вызванное человеческой ошибкой… именно оно и является трагедией. Боже, до чего же осторожным надо быть человеку в своих решениях!"

ЯПОНИЯ И МОСКВА, 1978-1979

Значение агента по кличке Арес было даже большим, чем мне до сих пор удалось обрисовать. Его завербовали еще лет за десять до моего приезда в Японию. В то время он служил в агентстве новостей „Киодо” на должности, дававшей ему доступ к массе ценных сведений. У него был личный друг в японской разведслужбе. Именно благодаря ему Арес и был неиссякаемым источником информации, за что получал деньги, и немалые. Японцы в конце концов, конечно, догадались об утечке информации и переместили большое число работников разведслужбы на другие должности, чем нейтрализовали источник информации Ареса. В результате от Ареса в течение следующих трех лет практически не было никакой пользы, хотя Советский Союз продолжал платить ему более тысячи долларов в месяц. Когда мне поручили курировать его, мне было сказано, что моя первейшая задача — добиться восстановления его былой продуктивности.

Прежде всего я начал с анализа всего известного об Аресе и изучения хранящихся в резидентуре объемных досье на него. Затем я попытался применить к нему формулу MICE. Я уже знал о его способности идти на компромиссы, когда дело касалось убеждений, и о его алчности. Знал я и о том, что он весьма высокого мнения о себе. Итак, три из четырех компонентов формулы работали на меня — не так уж и плохо для начала. Арес привык жить на широкую ногу, что требовало больших денег — денег КГБ. Как только я понял это, я сообразил, как подойти к нему. Прежде всего надо несколько месяцев не выдавать ему жалованье — тогда весь стиль его жизни окажется под угрозой. Потом надо возобновить плату, но в значительно более скромном объеме. И вот тут-то я ему деликатно, но все же твердо сообщу, что выдача жалованья будет вновь приостановлена, если не возобновится поток интересной для нас информации.

И эта тактика сработала — Арес снова стал продуктивным агентом. Парадоксально, что в октябре 1979 года, всего за несколько дней до моего побега, Арес передал мне один важный документ, за которым КГБ охотился долгие годы.

Очень жаль, что не существует столь же относительно простой формулы, как MICE, которая могла бы помочь мне в моей личной жизни. Я работал допоздна и видел сына только по утрам. Чаще всего я возвращался домой чуть ли не ночью, так что времени для общения с женой тоже не было. Нас еще в Москве предупреждали, что семейная жизнь офицера КГБ — дело нелегкое: даже самые прочные узы подвергаются тяжелым испытаниям. Увы, это оказалось правдой и относительно нас с Натальей.

Наталья все сильнее чувствовала себя изолированной от друзей и знакомых. Этому способствовало и то, что от нас до посольства было километров шесть и поблизости не было советских семей. К тому же она не говорила по-японски. Так что понятно, что она чувствовала себя одинокой и потерянной. Порой настолько, что, увидев меня в дверях, когда я наконец возвращался домой, она заливалась слезами. Мне было ее ужасно жаль — и себя тоже. Ситуация была кошмарной, и вина за это лежала в значительной степени на мне. Еще во время нашей первой встречи с Пронниковым, он дал понять, что, если я попрошу, он, в качестве личного одолжения, поможет моей „прекрасной жене” получить работу. Но я был слишком горд и упрям, чтобы обращаться с такими просьбами. Лишь два года спустя после нашего приезда в Японию, Наталья наконец начала работать в консульском отделе нашего посольства и вскоре даже получила повышение по службе. Работа ее выматывала, и в конце дня ей нужно было какое-то человеческое общение и тепло. А его-то я и не мог ей дать. По вечерам я редко бывал дома, а если и бывал, то был слишком поглощен собственными моральными и душевными проблемами. А она истолковывала это словно я ее отвергаю — во всех смыслах.

Несколько раз я старался прозондировать ее, намекая, что мое разочарование работой достигло критической точки.

— Я не знаю, насколько у меня еще хватит сил. Это ужасно грязно — то что я делаю по отношению к приличным людям.

— Ты просто устал, дорогой, — отвечала она. — Выспись как следует…

После такого ответа я неизбежно погружался в молчание. Не было смысла пытаться добиться ее понимания. Она родилась в семье старых большевиков. Ее отец активно участвовал в Октябрьской революции и гражданской войне. И даже после двухлетнего заключения в 30-х годах по сфабрикованному обвинению он оставался непреклонным коммунистом. Он воспитал Наталью в патриотическом духе, и она отвергала любую критику советского режима.