Для современного Ближнего Востока привычно терять несколько зерновых подряд из-за болезней, насекомых или птиц. В проведенном на севере Европе эксперименте урожай ячменя удобрялся, но не защищался гербицидами и пестицидами, – в результате половина урожая была потеряна: 20 % – вследствие заболеваний, 12 % – съедено животными, 18 % – погублено сорняками[88]
. Связанные со скученностью и монокультурным земледелием болезни постоянно угрожают одомашненным зерновым, поэтому, чтобы они дали урожай, мы, стражи, должны их постоянно защищать. Именно по этой причине древнее земледелие было чудовищно трудоемким. Были придуманы технологии, чтобы сократить затраты труда и улучшить урожайность зерновых: поля были разбросаны на большие расстояния, чтобы не соприкасаться; использовались парование и севооборот; семена закупались в отдаленных регионах, чтобы уменьшить генетическую однородность; созревающий урожай тщательно охранялся земледельцами, их семьями и огородными пугалами. Но, учитывая подверженность агроэкологии одомашненных зерновых заболеваниям, не было никаких гарантий, что урожай переживет все атаки хищников и накормит своего главного стража и хищника – земледельца.В одном и главном отношении древний нарратив о прогрессе цивилизации оказался, несомненно, верен: одомашнивание растений и животных сделало возможным тот уровень оседлости, что заложил фундамент первых цивилизаций и государств с их культурными достижениями. Однако генетическая основа этого фундамента была чрезвычайно тонка и хрупка: горсть злаков, несколько видов домашних животных и предельно упрощенный ландшафт, который приходилось постоянно удерживать от возврата в лоно дикой природы. И при этом домашняя усадьба никогда не была близка к самодостаточности. Ей постоянно были нужны дотации исключенной из хозяйственного оборота природы: древесина на топливо и для строительства, рыба, моллюски, выпасы скота в лесу, мелкая дичь, дикорастущие овощи, фрукты и орехи. В случае голода земледельцы прибегали ко всем внедомохозяйственным ресурсам, которые обеспечивали пропитание охотников-собирателей.
В то же время домашняя усадьба стала настоящим праздником и местом паломничества для незваных комменсалов и вредителей – больших и малых, вплоть до микроскопических вирусов. Скученность и простота домашней усадьбы сделали ее поразительно подверженной опасности разрушения. Земледелие позднего неолита было первым из множества шагов в развитии особых технологий максимизации производства на основе небольшого числа предпочитаемых человеком видов растений и животных. Заболевание зерновых, домашней скотины или человека, засуха, проливные дожди, нашествие саранчи, крыс или птиц – что угодно могло уничтожить всю конструкцию в мгновение ока. Будучи основано на очень небольшой пищевой сети, неолитическое сельское хозяйство было более производительным благодаря концентрации, но одновременно более хрупким, чем охота, собирательство и даже подсечно-огневое земледелие, которое сочетало мобильность с опорой на разные пищевые сети. То, что, несмотря на хрупкость, домохозяйственный модуль, основанный на оседлом земледелии, превратился в господствующий агроэкологический и демографический бульдозер, преобразовавший почти весь мир по своему образцу, – просто чудо.
Окончательное доминирование неолитического зернового комплекса вряд ли было предрешено эпидемиологией домашней усадьбы. Вероятно, внимательный читатель не только будет озадачен становлением аграрной цивилизации, но и задастся вопросом, как, учитывая все те патогены, с которыми столкнулись земледельцы неолита, эта новая аграрная форма вообще смогла выжить, не говоря уже о процветании.
Я полагаю, что краткий ответ на этот вопрос – сама оседлость. Несмотря на общее ухудшение здоровья и высокую младенческую и материнскую смертность по сравнению с охотниками и собирателями, оседлые земледельцы демонстрировали беспрецедентно высокие темпы воспроизводства – более чем достаточные, чтобы компенсировать столь же беспрецедентно высокий уровень смертности. Влияние перехода к оседлости на рождаемость убедительно показано в работах Ричарда Ли, который сопоставил только перешедших к оседлости и кочевых бушменов из племени кунг, а также в других, еще более всесторонних сопоставлениях рождаемости у земледельцев и собирателей[89]
.