Противоядия

Дама в черном сказала мне: «Двадцать лет назад я приходила к вам брать интервью. Это было в связи с постановкой «Жажды и голода» в «Комеди Франсез». У меня закружилась голова: двадцать лет, двадцать лет. Том Бишоф[212], который думал, что пьеса никогда не кончится, гак ему и его жене Элен было скучно, кажется мне совсем молодым. Вспоминаю, как после генеральной репетиции в гостиной Люси Жермен я стоял, прислонившись к стене. Все они подходили поздравить меня, пожать мне руку. Я вижу Жанин Вормс, еще молодую, красивую, элегантную. Даже Беккет пришел. Он был в числе других многочисленных гостей. В то время Беккет еще выходил из дому по вечерам. Интересно, он так же тревожится, как и я? Счастливчик, с ним не было случая, несчастного случая! Восьмидесятилетний Беккет хорошо себя чувствует, ходит прямо, не хромает, не хромает, не хромает... Пьет ли все еще виски? Так быстро, так быстро прошло то время. Куда оно ушло? Мы с Родикой еще не «старые развалины»? Мне хочется, чтобы все, что я написал, особенно в этих двух тетрадях (Сен-Галл, 23/07/1986 и здесь, 14/08/86), мне хочется, чтобы все это увидело свет. Я хочу, чтобы все это было опубликовано так, как написано, с ошибками или без ошибок, без всяких изменений. Но если со мной что-нибудь (что-нибудь? Что... ты боишься произнести это слово? Слово... Да, да... я очень боюсь произнести это слово) случится, М. Ф. будет колебаться... она слишком, ультрастрога, строга до непонимания... публиковать ли эти страницы... Она, наверное, захочет исправить все ошибки во французском или в орфографии, с чем я не согласен в принципе, так как это искажает смысл или перестает быть открытием. Впрочем, я убежден и хотел бы убедить ее, что все это хорошо, что пусть она не беспокоится...

Не обращаться жестоко, Бог мой, не обращаться жестоко с моей бедной женой, моей половиной, моей частью, моей Родикой, моей малышкой. О, только бы я был милым, добрым, нежным. Такой нервный, слишком нервный... Я пойду к ней в сад, не медля больше; быть с ней в вечности, ради вечности.

* * *

Чтобы успокоить свою тревогу (я уже говорил об этом?), чтобы успокоить тревогу, мирно заснуть ночью в кровати, я вспоминаю имена всех тех, кто умер... всех своих родных, и друзей, и врагов, которые умерли, умерли... Их сотни... Я сам разыгрываю собственную пьесу «Король умирает» и исполняю в ней главную роль!

* * *

Двадцать лет тому назад я чувствовал себя молодым! Предавался пустякам, пьянству, эротике... А мне тогда уже перевалило за пятьдесят.

* * *

Мысли бегут не останавливаясь, проносятся очень быстро, слишком быстро в голове... Механизм разладился. Я не перестаю «думать»!

Вот уже двадцать пять лет, с тех пор как у меня появились секретари, которые печатают на машинке, я не «пишу»... Все мои пьесы и книги были продиктованы... И когда снова обретаешь вкус к письму рукой, ни рука, ни голова не могут остановиться. Вертится, вертится, вертится.

У меня много общего с другими, с людьми, с животными— жажда, голод, страх, инстинкт самосохранения, половое влечение, память, ярость, любовь, ненависть— и того, что свойственно только человеку: радость, созерцание, размышление... и т. д. ... и т. д. ... и т.д.

(Я спотыкаюсь, пытаюсь думать сам, изобретаю наконец философию!) Все мы одинаковы в этом смысле... важны ли, существенны ли различия??

*             *             *

У меня много забот. Как мне удастся преодолеть их? Как нам удастся всем троим преодолеть их?

Не может же Мари Франс думать, что мое богатство бездонно? С некоторого времени меня преследует эта проблема.

*             *             *

Сынишка управляющего в Рондоне вышел из больницы. Не знаю, как его лечат. Но его лечат: его не могли держать в больнице, он ничего не ел там и плакал. У него такой вид, будто ничего не было! Теперь он может двигать рукой.

*             *             *

15.8.1986

Все еще здесь. К счастью, погода хорошая. ...Погода испортилась.

Сумеречные мысли приходят ко мне главным образом... в сумерки. Иногда утром. Так и сегодня: я чувствую аномальность нормального, а не аномальность аномального, что, возможно, было бы лучше.

Сегодня праздник святой Девы Марии. Я должен чувствовать себя лучше духовно. И психологически. Да, немного лучше.

Восемь месяцев назад в Чикаго я видел Мирчу Элиаде[213]. В последний раз. Он умер в апреле: он был уже своей тенью.

С тех пор прошло восемь месяцев!.. Время, замедлившее свой бег с 1 марта 1985 года, снова начинает набирать скорость. Оно стало долгим, так как я могу заполнить его многими событиями, следующими одно за другим: путешествие в США, в Германию, в Берн, в Италию и т. д., больницы, живопись в Швейцарии (я уже говорил об этом). Да, заполнить время... Тогда два дня могут показаться двадцатью или даже больше. В Рондоне время идет быстро. Монотонность, успокоительная и одновременно пустая, делает пустым время. Нет событий, которые могли бы увеличить в объеме часы, дни. Придумать события.