Противоядия

Этой ночью мне пригрезилась моя мать. Она снится мне столь редко, но на этот раз с ней был мой отец... за которого она собиралась замуж.

Ей предстояло назвать его имя. Она скрывала подлинную орфографию его имени: она называла себя, говорила «Арто» или «Ато». Почему не назваться именем большого драматурга? Чего она стеснялась? Такое славное имя! Злые люди хотели принудить ее назвать свою девичью фамилию. Как странно, вторая жена моего отца? Или видная чиновница из мэрии.

Подозреваю, что моя мать столь часто уклонялась после смерти от появления в моих снах, чтобы мне не делалось стыдно.

* * *

Какое небывалое, странное ощущение!..

В каком мире я нахожусь? Что это за мир?

Где же я, в конце концов, в конце концов...

* * *

Я хотел любить свою дочь совершенной любовью. Я хотел любить свою жену совершенной любовью.

Неужто я столь ущербен?

Верю ли я сам, что занимаюсь просто литературой?

А этот песик, такса, вцепившаяся в мою штанину, кто она?

Пойду за Родикой.

* * *

Я только что приехал из Парижа в Бухарест. Мне 13 лет. Мать «отдала» нас с сестрой отцу (от которого два или три года спустя мне предстоит сбежать). Где-то в июле мы впервые оказались в Элопатаке (Вальцеле), в предгорьях, в Трансильвании. Разве после 1919 года румыны не отвоевали Трансильванию?

Я иногда прогуливался в одиночестве, как прежде в Шапель-Антенезе, среди полей, с палкой из орешника в руке. Во время одной из прогулок я повстречал крестьянского паренька примерно одного со мной возраста, который тоже прогуливался, опираясь на палку. Мы стояли на берегу узкой речушки, среди огромных растений, которые почти полностью скрывали нас друг от друга. Однако лица оставались видны. У него было грубое крестьянское лицо с весьма неприветливым выражением. Он прошел несколько метров в направлении мостика, куда двигался и я. На нем была простая, бедная одежонка. На мне же был симпатичный костюмчик, бело-голубой, с матросским воротником. Сын города и сын полей. Мы собирались перейти через мостик — один в одном направлении, другой в противоположном. На середине узкого мостика мы столкнулись нос к носу и с угрозой подняли палки. Мы были одни и стояли лицом к лицу. Места для двоих (даже для таких мальчишек) здесь не было. Мы смотрели друг другу в глаза, не опуская палок и не двигаясь, довольно долго. Во взорах горела угроза.

Признаюсь, это было мое первое поражение или первое проявление трусости. Я первым отступил и по-сторонился, давая ему пройти. Мне было стыдно. После этого я не раз встречал его на главной улице город-ка. Он сиял и праздновал победу. С каким торжеством он взирал на меня, готовый снова помериться силами,

снова бросить мне вызов и выйти победителем, пусть на его одежке и не было живого места.

* * *

Вследствие падения гемоглобина, связанного с язвой желудка и кровотечением, Родику отвезли в больницу. Я добился разрешения побыть с ней в палате. У нее маленькая ранка в желудке, маленькая язвочка. Это было бы совсем не страшно, если бы не кровотечение. Врачи не заметили кровотечения. Только благодаря обычным анализам врачи сообразили, что происходит. Мари Франс в смятении, я тоже. После переливания крови гемоглобин поднялся до 13, то есть до нормы. Переливание сделали в ту же ночь. Мы страшно беспокоились, пока рентген не показал, что это добро-качественная язва. Тревога длилась 8 дней. Потом последовало облегчение. В ту ночь, когда «скорая» отвезла Родику в больницу, мы ожидали худшего.

Теперь она снова здесь, бедная моя малышка, она занимается своими обычными делишками. Как бы я смог жить без нее? Сегодня я люблю ее сильнее, чем десятки лет назад, когда мы поженились. Раз в пятьдесят сильнее, чем тогда. Безумно давно, я даже не смею выговорить, когда это было, мы сидели с ней в одном ресторанчике, этаком кабачке, под Бухарестом, я смотрел на ее хрупкие плечики, на всю ее миниатюрную фигурку, но особенно на плечики. Я знал, что эти хрупкие плечи будут поддерживать и «нести» меня всю жизнь.

Что бы мы делали без нее — ведь это она ведает налогами, архивами, перепиской, это она гасит мои тревоги одним своим бесценным присутствием.

Мне хотелось бы умереть одновременно с ней. Навечно остаться с ней в Божьей власти. Мари Франс, страшно волнуясь, пользуется зимними каникулами, чтобы, сияя, заявиться к нам в больницу и создать нам уют, привезя с собой все необходимое.

Бедная Родика, милая моя, любимая, твое присутствие так необходимо, ты так мала, но достаточно велика, чтобы заполнить всю мою жизнь. С тех пор как это случилось с тобой, я живу в постоянном волнении, в страхе за мою куколку, ведь ты всегда только поддерживала меня, только помогала мне. В больнице я глотал сильное успокоительное, чтобы уснуть ночью, пока

не были готовы результаты и не стало ясно, что твоя язва доброкачественная. Ты была спокойнее всех остальных. Подозревала ли ты об опасности?

Во всяком случае, она сказала Мари Франс, что, если этому профессору, главному врачу Христофорову, понадобится сообщить нам что-то серьезное, он обратится к ней, а не ко мне. Чтобы щадить меня до конца.

* * *

Январь 1987