Противоядия

С бесконечной грустью я смотрю на жену и говорю ей: «Мы когда-то были молодыми». Но она, сияя улыбкой, отвечает мне: «Да, мы были молодыми». Не сожалея, как я.

А ведь в молодости я не всегда был счастлив. Зато я познал счастье и взрослым человеком, и почти стари-ком; но сколько тревоги примешивалось к моему счастью!

Увы, увы, не перестаю я повторять самому себе. Мне так хочется снова увидеть Элиаде, Мирчу Элиаде, которого я больше не увижу,— увы...

* * *

Каждый вечер, когда я отхожу ко сну, меня охватывает безумная надежда, что следующим утром мне еще суждено позавтракать.

* * *

В театре снова ставят мою пьесу «Амедей». Зрителей немного. Я больше не нравлюсь?

Когда телефонистка спрашивает у меня мою фамилию, я произношу ее очень четко. Хуже всего, когда она просит назвать ее по буквам.

Раньше, еще не так давно, даже совсем недавно, всего два года назад, телефонистка говорила: «Как писатель?» «Да»,—отвечал я, а иногда даже: «Да, это я».

*             *             *

Выходит, смерть—это гак серьезно, так плохо?

А все вы, все вы, смеющиеся, жестикулирующие, вам тоже остается недолго, тоже, вам тоже...

Помолодеть перед Вечностью.

Помолодеть в Вечности.

Роди, малышка, жена моя, я люблю тебя.

*             *             *

Наше существование столь низко, столь дурно, каким может быть только плод неудачи.

*             *             *

Неужели Жан Д. все еще пребывает в обновленном состоянии духа? Он еще более либерален. Из страха перед «левыми», с которыми он распрощался, он того и гляди примкнет к ним снова.

Сегодня он не ответил на мой звонок: он «на заседании».

Секретарша сказала мне: «Позвоните ему завтра часа в три».

Будет ли он на месте? Все еще? Не одернули ли его на полуслове?

Атеисты не свободны.

Атеисты (а так ли их на самом деле много? Большинство — атеисты только наполовину) и полуатеисты сталкиваются с трудностями. Дьявол отдает им приказы через одержимых; он умеет намылить им шею.

К Богу немыслимо обращение «шеф». Или «дуче». Он оскорбится.

* * *

24.Х.86

Если бы я совершил хоть что-нибудь, чем можно было гордиться. Хоть одно дело, которое было бы угодно Богу.

Если бы подарил хоть немного счастья своей матери, жене, дочери, отцу. Анке, матери жены.

Если бы совершил хоть что-нибудь одухотворенное.

О, если бы хоть раз за всю свою долгую бесполезную жизнь понравиться Богу, ведь я посвятил ее только собственной славе.

* * *

Снова афиша моей несчастной пьесы. Я позабыл о Боге, Святости, Зле, реальном в ирреальном. Да поможет мне Бог, чтобы я смог дольше, внимательнее читать. Чтобы я был прилежен.

* * *

Возможно, это ведомо Господу. Но не мне. Возможно, хоть чем-то из написанного мною я хоть кому-то помог, хоть как-то потрафил Ему?

* * *

Быть может, в моих вещах есть молитвенные моменты, пусть неосознанные, моменты одухотворения, а не одна гниль.

* * *

Прежде всего — Ужас. Долгий, непрекращающийся испуг. Страх, тревога, что реальность нереальна, что Реальность — это что-то совсем другое. Что она не здесь. Что я погружен в нереальное. Я погружен в ужас, я все еще в Ужасе.

Потом придет Надежда. Затем, вместе с нею — доверие. Если бы у меня было хоть немного доверия.

Не пишу вот уже несколько дней; иными словами, не молюсь. Писать—это мой способ молиться. Хорош ли он? Плох? Эффективен ли?

Господи, вознагради мою дочь за то, что она посвящает себя нам (а может, она жертвует собой ради нас?), пусть это зачтется ей на небесах, а еще здесь, на земле, сейчас.

* * *

Увлечен обманчивыми успехами. Успешно играются одновременно два спектакля (если это не кратко-временная вспышка). Отлично изданный альбом «Синьятюр»: мой текст и гуаши. Вояж в Бельгию, скорее ради тщеславия (но публики много: 800 зрителей в зале на 600, многие стоят, сидят на полу — но не все согласны).

Вернулся к литературе.

Перспективы новых поездок.

Я теряюсь, теряюсь в мире.

Любил ли я? Спас ли хотя бы кого-нибудь? (Возможно, Ирину Р., которую я вытащил из Гулага, обратившись к бельгийской королеве Фабиоле по случаю Биеннале.) Этого недостаточно.

Мои страхи, мои опасения, мой пот, моя большая и малая зависть.

Слишком долго рассказывать.

Немного, милосердия к этой старушке, старой знакомой (говорю о конкретных событиях), и всем было бы куда лучше. Ах, эта старушка. Она ищет пристанища, убежища от одиночества. Но она сделала бы все, чтобы одиночество ощутили мы.

И ведь все это—ложная действительность, обман, фантазмы нереального или реального, но хрупкого, такого хрупкого.

О, где взять силы для молитвы? Я не способен, не могу выносить жертвенности.

И я хочу еще писать. Только бы хватило времени. Хватило времени... чтобы хотя бы закончить начатое. Боюсь, времени не хватит—голова недолго будет оставаться ясной.

Страх. Страх. Тревоги.

Мне ведом один лишь ужас.