Противоядия

Не хотелось бы упускать из виду поистине разрушение альянсов — не сомневаюсь, что чисто временное,— которое произошло в стане критиков по случаю постановки «Носорога»: «Наконец-то! Сколько лет мы дожидались того дня, когда Ионеско, отказавшись от своих бесплодных игр, станет автором, достойным именоваться классиком. И вот это случилось. На сей раз ошибки быть не может: Ионеско стал писать по- французски. Его «Носорог» — произведение тем более выдающееся, что его смысл доступен любому!» Ему противоречит коллега: «Я понимаю, почему «Носорог» получил такой отклик в Германии: ведь это главным образом германская пьеса». И еще один: «“Урок” — это плохой Лабиш; «Амедей» — бледный Бернстен[32]; любитель катакомб вправе оплакивать то обстоятельство, что, гениально продемонстрировав чудо банальности, Ионеско впал в ревностный символизм, который сам же клеймил».

«Эта пьеса плохо написана и плохо сыграна; это не Ионеско», поскольку Ионеско, «вместо того чтобы и дальше идти чудесной дорогой» (той, которой он двигался раньше), вместо того чтобы «осуществить Ионеско в квадрате, о котором все мечтали, стал копировать самого себя, искажая своих же гениальных марионеток». И все же «Ионеско в квадрате» как будто состоялся, если верить другой статье, где говорится буквально следующее: «Эта пьеса — сказка, миф, Панург и Прометей одновременно, «Стулья» удвоенной силы. «Носорог» выиграл битву».

Сам я не знаю, выиграл или проиграл, но могу констатировать, что на поле критической битвы возникла невероятная свалка.

В «Носороге», безусловно, просматривается определенная тема — осуждение конформизма, что и бросилось в глаза всем критикам. Отношение к ней легко классифицировать. Конформизм не вызывает симпатий. Каждый считает конформистами «других», только не себя. Легче обвинить кого-то в конформизме, чем указать на нехватку у него ума и индивидуальности, чего никто не смеет себе позволить, ибо здесь у каждого есть слабина: каждый спрашивает себя, не глуп ли он, и боится утвердительного ответа.

Поэтому на спектакле, где вроде бы разоблачается конформизм, человек чувствует растерянность; он либо оскорблен, либо, наоборот, находит подтверждение своей догадке, что уж он-то — не конформист. Через несколько дней после генеральной репетиции «Носорога» художественный критик, сторонник искусства традиционного или слегка модернизированного, опубликовал во влиятельном еженедельнике пространную статью против «носорогов», которые, по его мнению, воплощают собой художников-абстракционистов и любителей абстрактного искусства, заполонивших современную живопись; он «никогда не смирится с этой живописью и всегда будет восставать против “носорожистости”». Для театрального критика, популярного в буржуазной прессе, «носороги»—это авторы и сторонники авангардистского театра (или так называемого «авангардистского»), которого лично он никогда не примет, а если примет, то станет презреннейшим из смертных.

Далее следует болезненная, даже детская реакция тех, кто решил, что рог направлен именно в их сторону. «Носороги,— объясняет видный небуржуазный критик, вторя критику буржуазному,— это последователи Ионеско».

Активизируется и противоположная сторона: «“Я не капитулирую!” — провозглашает герой “Носорога”, не уступая конформистским настроениям; для него дело, к несчастью, сделано». Или: «Когда нонконформизм поддерживают массы конформистов, становится понятно, чем он был на самом деле — скрытым конформизмом», ибо, как понятно всякому, «этот театр вселяет уверенность, он удобен, ибо никого не уязвляет. Судите сами...» Но откуда же взялась вся эта перепал-ка? Вот именно — судите сами... Тот же критик продолжает: «Почему люди в самых разных случаях избирают позицию носорогов?.. Что если, становясь носорогами, они просто стремятся уйти от посредственной, замкнутой жизни? Если тоталитаризм способен предложить порой... более животворный гуманизм?» В самом деле, возможно, именно это мой герой и хотел сказать: «Нацизм был именно одним из таких животворных тоталитаризмов, весьма животворным—и весьма убийственным».