Протопоп Аввакум и начало Раскола

Аввакум и его соузники, если они и тешили себя иллюзиями, вскоре разочаровались. Протопоп вернулся к своим обычным увещаниям: быть готовым принять страдания. Подобное настроение и является содержанием письма, вместе с которым он посылает написанные им Толкования некоему своему другу Симеону Крашенинникову, нижегородскому посадскому человеку, бывшему когда-то его духовным сыном и со времени исчезновения духовников пользовавшемуся ныне все большим влиянием в общинах верующих. Не зная о его недавнем постриге, совершенном в Олонецком крае с принятием имени Сергия[1809], Аввакум обращается к нему, называя его по-прежнему: «Чадо, Семионе, на горе я родился». После этого протопоп вспоминал свои бесконечные плавания (как в прямом, так и в переносном смысле), всевозможные клеветы и преследования и борьбу с людьми, похожими на диких зверей. Подобно св. Иоанну Златоусту, у него во времена духовника Стефана был и свой Аркадий, и своя Евдоксия, чтобы его лелеять, а затем – когда святость уже стала преизбыточествовать подобно меду, когда его ешь слишком много, то у него оказался, как у св. Иоанна, и преследователь – аналог Феофила – Никон, оказались и подобные Златоустовским Команам и Кукузам – его места ссылки Тобольск и Даурия. Он хорошо знал Житие св. Иоанна Златоуста, которое можно было прочитать в начале «Маргарита». Другие также страдали; вот уже двадцать три года и семь месяцев, что людей жгут и веша ют[1810]. Но русские, бедные, скорее толпами идут на сожжение, лишь бы не изменять старой вере. Есть и такие верующие, которые сами добровольно бросаются в огонь, и они правы: огонь, здесь на земле – одна лишь тень: бойтесь только адова огня! В мгновение ока – и душа освобождается. Находясь перед огнем она страшится; войдет же в него – и все забыто. В костре горит одна темница – тело, душа же твоя поднимается ангелами во славу Господню. Итак, потерпите, православные! Скоро конец. Не замедлит он наступить. Потерпите в своих темницах. И я так же, недостойный, с вами.

Однако Аввакум не предается исключительно своему страстному желанию смерти. Его мысли, даже и теперь, когда всякая человеческая надежда уже потеряна, колеблется между двумя полюсами: мучением и возмездием по отношению к преследователям. Им будет возмездие в аду – он описывает его с сарказмом, полным реализма, свойственного крестьянину – и возмездие здесь, на земле: стало известно, что греческие патриархи, ответственные за осуждение старой веры Собором 1667 года были – один, Паисий, распят турками; другой, Макарий, совращен в Грузии. Итак, «воспоем, християня, Господу Богу песнь Моисеову, раба Божия: славно бо прославися»[1811]. «А нас Христос Бог наш десницею своею покроет и сохранит, якоже Он весть»[1812].

IV Возобновление богословских споров: послание дьякона Федора сыну Максиму и «Евангелие вечное» Аввакума

В письме к Симеону-Сергию он касался попутно и вопроса о сошествии Христа в ад; теперь Аввакум допускал, что тело Христа оставалось в гробу три дня, не испытывая тления, ибо оно было всегда соединено со своим Божественным естеством; он, однако, продолжал утверждать, что затем, после того как Бог Отец ниспослал телу Христову его душу, оно ожило и во славе сошло в ад[1813]. Пребывание Христа в аде рассматривалось им, следовательно, как мгновенное, но этот вывод не был высказан им до конца. Если Аввакум испытывал необходимость напомнить Симеону о своем учении, то это было потому, что споры их в Пустозерске возобновились. Они прекращались на несколько лет, в течение этого времени протопоп несколько раз дружески упоминал Федора; он говорит также о том, что узники совещались все вместе относительно своего отношения к добровольным самосожжениям[1814]. Но каждый сохранил свое собственное мнение. Ввиду того, что они находились в полной изоляции, в состоянии вынужденного бездействия, естественно, при малейшем случае вспыхивали раздоры.