Протопоп Аввакум и начало Раскола

Сразу же они причинили крупные неприятности воеводе, Ивану Саввичу Неелову[1460]. В отличие от предыдущих ссыльных, живших в Пустозерске, одни из которых жили нищенством, другие же небольшими пособиями от казны, иные трудом, но все были свободными, вновь прибывшую партию «страшных» преступников нужно было держать под стражей. Но так как в Пустозерске не было тюрьмы, указ предписывал построить таковую, притом «крепкую», окружить ее «тыном вострым» в 10 сажень, внутри же поставить четыре избы, где держать ссыльных, а избы отгородить одна от другой подобным же дощатым забором. Кроме того, иметь караульное помещение для сотника и стрельцов. Но в декабре подобная работа была невозможна: вода, увлажняющая тундру, превратилась в лед, и, кроме того, не было леса. Воевода доложил об этом в Новгородский приказ, от которого зависело все это дело, и временно разместил вновь прибывших в четырех избах, из которых выселил жителей. В то же время он велел своим подчиненным заготовить необходимый лес и переправить его по Печоре тотчас же после ледохода. Однако его хлопоты этим не закончились. Весной 1668 года вместо леса он получил две челобитные: 20 мая гарнизон Пустозерска попросили о помощи жители Ижмы и Усть-Цильмы; последние 8 июня отказались от всякого рода оброков. Москва, предупрежденная об этом, ответила: делай что знаешь, но тюрьма должна быть построена. На этот раз сослались на низкий уровень воды. Прошел 1668 год: ни леса, ни плотников. В 1669 году при приближении вес ны воевода отправил строгий наказ: 10 марта крестьяне уведомили его через своего выборного, что они отправили челобитчика в Москву и будут ждать его возвращения. Вслед за этим Москва запросила, были ли прецеденты тому, чтобы жители Ижмы и Усть-Цильмы использовались для нужд Пустозерска: было сказано, что если нет, то не нужно их к этому принуждать. 4 июля пришло угрожающее напоминание от Дементия Башмакова. Выбившись из сил, Неелов сложил всю тяжесть работы на жителей Пустозерска. В августе постройка тюрьмы была уже на ходу, по крайней мере, он так писал[1461] в Москву. Но и 14 октября тюрьма еще не существовала, за отсутствием строительного леса[1462]. Она была занята заключенными лишь к концу года.

У воеводы было слишком много своих серьезных забот, чтобы интересоваться четырьмя никому не известными «фанатиками»; устроил их с грехом пополам в тюрьме и дело с концом. В феврале 1668 года остяки из Обдорска, объединившись в большом количестве с карскими самоедами[1463], приблизились к озеру, захватили рыболовные снасти, топоры, выделанные кожи и продовольствие – богатства воистину тут незаменимые. Тревога была велика: Неелов немедленно потребовал из Холмогор подкрепления в пятьсот человек, но прибыло лишь пятьдесят. В Пустозерске русские чувствовали себя осажденными: они не смели выходить за ограду города[1464]. Оленей уводили стадами либо убивали, рыбная ловля была затруднена, налоги и подати не поступали, а Москва все требовала и требовала и спрашивала даже недоимки. Кроме того, она предписывала организовать экспедиции для поисков руды на Урале и на острове Вайгач[1465].

При таких обстоятельствах, естественно, первыми пострадали заключенные: «А хлеба дают нам, – пишет Лазарь, – по полтора фунта на сутки, да кваса нужнова, – ей, ей, и псом больши всего метают! – а соли не дают, а одежишка нет же, ходим срамно и наго»[1466]. Аввакум писал: «А корму твоего, государь, дают нам в вес – муки по одному пуду на месяц; да о том слава Богу. Хорошо бы, государь, и побольши для нищие братии за ваше спасение»[1467]. Однажды, правда, он напишет: «Я веть богат: рыбы и молока много у меня»[1468]. Но ведь он был аскетом! С какой благодарностью получали небольшие добавления к скудному пайку, посылаемые с Мезени или из Москвы: гречневую и овсяную крупу, ячневую муку, мед, малину, пирожки[1469]. Узники пользовались в течение двух добрых лет своего рода автономией, они зависели только от своих стражников: сотника Федора Акишева и его девяти стрельцов[1470]. Но не было случая, чтобы русские люди, находясь вместе, не пришли к соглашению. Чем дольше продолжалось их совместное житие, тем более те и другие несчастные, занесенные на край света москвичи чувствовали себя солидарными. Тюремщики превращались мало помалу в их сообщников, а автономия в относительную свободу. Можно ли было удалить от Лазаря его жену и трех малолетних детей, если они находились рядом? Однажды ночью Аввакум и один из его товарищей вышли вместе из ограды и пошли к «брату» Алексею вместе побеседовать с пришедшим с Мезени человеком, неким Поликарпом[1471]. Эта смелость была не единственной в своем роде.