Протопоп Аввакум и начало Раскола

Таким-то образом вербовались новообращенные, путями потаенными и неведомыми, но бесчисленными. В данном случае новообращенная не оказалась счастливой: были обнаружены ее взаимоотношения с Авраамием, ее записки были перехвачены, она предстала перед органами церковной власти, дала себя убедить в том, что исправленные Требники были предпочтительнее старых и признала свои ошибки[1626]. Но даже из своего заточения Авраамий, по-видимому, продолжал до последней минуты направлять и наставлять верующих. Он обращался с посланиями «к отцем и братиям, купно и сестрам о Христе»[1627], к своим духовным дочерям Феодосии Морозовой и Евдокии Прокопьевне и к другим набожным женщинам[1628], к одному другу Божьему[1629], отвечая на их вопросы о приходе антихриста. Он записал для своих друзей рассказ о своем аресте и о возмутительных обстоятельствах своего допроса[1630]. Он составил очень длинную челобитную царю, которая, впрочем, скорее предназначалась не ему, а служила целям религиозной пропаганды: в этом послании он рассказывал о чудесах в Пустозерске, о бедствиях, которые навлекла на себя Русь новшествами Никона, а также возвращался к ранее обсуждавшимся вопросам: об изменениях в Символе веры, о крестном знамении, об аллилуие и Исусовой молитве, о четырех– и осьмиконечном кресте, о посохе со змеями и о зверином числе 666[1631]. Он закончил большую книгу, которую назвал «Христианоопасный щит веры»; в книге было сорок шесть глав, и иные из них были очень пространны[1632]. Авраамий, если не говорить о его идее об антихристе, уже появившемся на Руси, и возможно, в образе Никона, кстати, весьма робко высказанной, не был творцом-созидателем; он пережевывал избитые доводы, в его манере писать не было оригинальности. В литературе он открывает собой плеяду подобных компиляторов, «сборники» которых в течение более чем двух столетий будут подогревать веру и жажду знаний старообрядцев, чтобы затем лишь попасть на равнодушные полки больших библиотек. Но своим убежденным словом, своей искренностью, неуязвимой твердостью, мягкостью и здравым смыслом, а равно всюду им распространяемым преклонением перед пустозерскими отцами и, наконец, своим мученичеством он приобрел подлинно огромную силу воздействия.

Действительно, и в Москве, перед лицом упорного сопротивления сторонников старой веры, применяемые до сих пор поблажки прекратились. Даже лица, высоко стоявшие на иерархической лестнице, не были в безопасности. В доме боярина Салтыкова взяли его дворецкого Исаию: его пытали на дыбе и огнем и сожгли за городом[1633]. Молодого Ивана Хованского секли розгами[1634].

Авраамий в течение 1670 и 1671 годов подвергался строжайшим допросам, многочисленным перемещениям и притеснениям без числа: однажды хитрый митрополит Павел, в бешенстве от того, что не мог сломить его упорство, дернул его за бороду и надавал ему пощечин. 13 августа 1670 года его лишили сана, остригли и предали гражданскому суду. Извлекли его из тюрьмы лишь для того, чтобы в начале 1672 года предать сожжению на костре на Болотной площади[1635].

Боярыню Морозову не беспокоили в течение всего 1670 года, несмотря на ее деятельность и ее связь с пустозерскими ссыльными, с одной стороны, и с Авраамием, с другой стороны. Ее положение при дворе было выгодным для московской общины, но угнетало ее мужественную душу. Наконец, 6 декабря она добилась у игумена Досифея столь долго вымаливаемого ею монашеского пострига[1636]. Теперь она более чем когда-либо подчинилась руководству инокини Мелании и уже окончательно распростилась с миром антихриста. 22 января 1671 года она, ссылаясь на болезнь ног, отказалась выполнять свои обязанности при бракосочетании царя с Натальей Нарышкиной. Алексей прекрасно понял, что она считала его впавшим в ересь. В конце лета он через различных посланцев, между прочим, через ее шурина Урусова, посоветовал ей подчиниться, чтобы не навлечь на себя большого несчастья. Она ответила, что предпочитает смерть, и при каждом случае исповедовала свою веру. В это тревожное время ее сестра княгиня Евдокия ее почти не оставляла. 14 ноября она отпустила пятерых странствующих монахинь, которым давала приют; Евдокия, предупрежденная мужем, что в тот день за ней, без сомнения, придут, оставалась у нее до самой ночи. И тут Иоаким, архимандрит Чудова монастыря, и Иларион Иванов ворвались к ней со своим отрядом и стали допрашивать Феодору (она приняла это имя при постриге) и ее сестру. Они оставались непоколебимыми. Ксения Ивановна и Анна Соболева, одни оставшиеся в хоромах (те, кому наиболее угрожала опасность, ушли в надежные места), последовали их примеру.