Процесс

– В вашем вопросе, господин следственный судья, маляр ли я – более того, вы ведь и не спросили, а прямо в лоб это заявили, – вся суть разбирательства, которое ведется в отношении меня. Вы можете возразить, что это не есть разбирательство, и будете совершенно правы, потому что речь может идти о разбирательстве лишь в том случае, если я его таковым признаю. Впрочем, допустим на минуту, что признаю – в некотором смысле из сочувствия. Кроме сочувствия, тут и предложить нечего, если вообще принимать это дело всерьез. Я не говорю, что это издевательство, а не разбирательство, но хотел бы предложить вам самому это признать.

К. прервал свою речь и оглядел зал. Слова его прозвучали резко, резче, чем он рассчитывал, но все же справедливо. Он снискал разрозненные аплодисменты, однако в зале было тихо, публика заметно напряглась, ожидая продолжения, и, возможно, в этой тишине готовился завершающий взрыв. Немного испортила дело молодая прачка: закончив, вероятно, работу, она отворила дверь в конце зала и, несмотря на все принятые ею предосторожности, отвлекла на себя часть внимания. Зато реакция следственного судьи обрадовала К.: речь явно не оставила его равнодушным. Поначалу он слушал стоя, потому что выступление К. застало его врасплох, когда он собирался обратиться к галерее. Теперь, во время паузы, он сел, словно хотел сделаться незаметным, и уткнулся в записную книжку – видимо, чтобы придать лицу спокойное выражение.

– Не поможет, – продолжал К. – Даже ваша записная книжка подтверждает мои слова.

Ободренный тем, что лишь его голос слышится на этом собрании чужих людей, он, недолго думая, осмелился выхватить книжицу из рук судьи и брезгливо поднял ее кончиками пальцев за листок из самой середины, так что по обе стороны свесились плотно исписанные, пожелтевшие по краям страницы.

– Вот они, тома с материалами судебного следствия, – сказал он и уронил книжицу на стол. – Читайте себе спокойно дальше, г-н следственный судья, этой книжицы с обвинениями я вовсе не боюсь, хоть ее содержимое мне недоступно, потому что я ее и в руки не возьму, только двумя пальцами и притронусь.

Униженный до глубины души – или, по крайней мере, так можно было истолковать его поведение – следственный судья схватил книжицу, как только она упала на стол, попытался привести страницы в порядок и снова принялся за чтение.

Люди в первом ряду так напряженно следили за К., что и он некоторое время всматривался в них сверху вниз. Это были сплошь пожилые мужчины, иные и с седыми бородами. Возможно, именно они и должны были повлиять на собравшихся, даже из-за унижения следственного судьи не вышедших из оцепенения, в которое их погрузила речь К.

– То, что со мной произошло, – продолжал К. несколько тише, чем раньше, вглядываясь в лица в первом ряду, отчего речь его стала несколько сбивчивой, – то, что со мной произошло, конечно, всего лишь частный случай, сам по себе не очень важный, потому что я не принимаю его слишком близко к сердцу, но все же случай показательный – ведь подобные разбирательства практикуются в отношении многих людей. Это ради них я стою здесь, а не ради себя.

Он невольно повысил голос. Кто-то в зале захлопал, вскинув руки над головой, и выкрикнул:

– Браво! Вот и правильно! И еще раз браво!

Некоторые в первом ряду схватились за бороды, но ни один человек не обернулся на возглас. К. тоже не придал ему большого значения, но все же приободрился; теперь ему было не обязательно, чтобы все аплодировали, – достаточно, если вся публика задумается и если хотя бы некоторых он сумеет перетянуть на свою сторону.