Процесс

Через несколько секунд тот вошел. Дядюшка, все еще распаленный, указал ему жестом, что это К. его вызвал, в чем и без того не было сомнений. Встав из-за стола, К. негромко объяснил молодому человеку, слушавшему его без подобострастия, но внимательно, что надлежит сделать сегодня в его отсутствие. Дядюшка отвлекал его: сперва стоял рядом, выпучив глаза, нервно покусывая губы и совершенно не слушая, и уже один вид его способен был вывести из равновесия. Но потом он заходил по комнате, останавливаясь то у окна, то у какой-нибудь картины, изредка восклицая «Это просто уму непостижимо!» или «Ну и что дальше-то будет?». Молодой служащий притворился, что ничего этого не замечает, спокойно выслушал поручения К. до конца, сделал несколько заметок в записной книжке и вышел, поклонившись и К., и дяде, который, впрочем, повернулся к нему спиной и, усевшись у окна, стал задергивать шторы. Стоило двери захлопнуться, дядюшка возопил:

– Наконец-то! Этот чертик из коробочки ушел, теперь и мы можем идти. Наконец-то!

В коридоре оказалось совершенно невозможно удержать дядю от вопросов о процессе, хотя рядом стояли, беседуя, несколько управленцев и клерков, а мимо как раз проходил заместитель директора.

– Итак, Йозеф, – начал дядюшка, отвечая кивками на поклоны встречных, – теперь скажи мне прямо, что это за процесс.

К., посмеиваясь, отделался несколькими ничего не значащими замечаниями и только на лестнице объяснил дяде, что не хотел говорить при посторонних.

– Правильно, – сказал дядюшка, – а теперь можешь говорить.

Он слушал, склонив голову и часто, коротко попыхивая сигарой.

– Прежде всего, дядя, – сказал К., – речь идет не о процессе в обычном суде.

– Очень плохо, – сказал дядюшка.

– Почему это? – спросил К., подняв на него глаза.

– Потому что это очень плохо, – повторил дядюшка.

Они стояли на парадном крыльце. К. показалось, что швейцар прислушивается, и он потянул дядю вниз по лестнице. Они смешались с уличной толпой. Дядя перестал настойчиво допытываться о процессе, в который оказался втянут К., и они даже некоторое время шли молча.

– Но как это случилось? – спросил наконец дядя, внезапно остановившись, так что шедшим сзади пришлось отскочить в сторону. – Такие вещи не происходят вдруг, их долго готовят, ты должен был заметить какие-то признаки. Что ж ты мне не написал? Ты же знаешь, я для тебя на все готов, я же в некотором смысле все еще твой опекун и до нынешнего дня этим гордился. Я, само собой, и теперь буду тебе помогать, только это будет очень трудно, раз процесс уже идет. Лучше всего было бы, если бы ты взял ненадолго отпуск и приехал к нам, в деревню. Ты к тому же чуток похудел, я только сейчас заметил. В деревне наберешься сил, тебе это необходимо, ведь тебя ждут серьезные трудности. Заодно в некотором смысле вырвешься из лап судейских. Здесь они могут естественным образом использовать против тебя все свои возможности, а в деревне им придется перепоручить это дело местным органам или пытаться давить на тебя через почту, телефон и телеграф. Это, конечно, ослабит давление и, пусть тебя и не освободит, но хотя бы позволит выдохнуть.

– Мне вообще-то могут и запретить уезжать, – сказал К.

Речь дяди на него подействовала.

– Не думаю, что запретят, – сказал дядюшка задумчиво. – Твой отъезд не так чтобы совсем лишил их власти над тобой.

– Я думал, – сказал К., беря дядюшку под локоть и не давая ему встать как вкопанному, – что ты задумаешься обо всем этом не больше моего, а ты вон как расстроился.

– Йозеф! – воскликнул дядя и попытался вырвать руку, чтобы остановиться, но К. ему не позволил. – Ты прямо-таки преобразился, ты всегда был таким понятливым – и вот именно сейчас эта способность тебя покидает? Ты что, хочешь проиграть процесс? Да знаешь ли ты, что это значит? Это значит, что тебя просто вычеркнут. Ты и всю родню за собой потянешь или уж точно подвергнешь жутким унижениям. Йозеф, возьми же себя в руки. Твое равнодушие с ума меня сведет. Глядя на тебя, веришь тому, что люди говорят: «Попал на такой процесс – значит, уже проиграл».

– Дядя, дорогой, суетиться бессмысленно и тебе, и мне. Суетой процесс не выиграешь, так что не сбрасывай со счетов и мой опыт – как я всегда с большим уважением отношусь к твоему, даже когда ты меня удивляешь. Раз ты говоришь, что и семья может пострадать от процесса – неважно, что я в толк не возьму, как это может быть, – я буду тебя во всем слушаться. Только вот насчет пожить в деревне – это вряд ли будет в мою пользу, даже если рассуждать по-твоему: подумают, я бегу из чувства вины. Кроме того, хоть меня здесь преследуют и сильнее, зато я сам могу принимать в деле большее участие.

– Верно, – сказал дядя таким тоном, будто они наконец-то пришли к взаимопониманию. – Я предложил, поскольку мне показалось, что твое безразличие только увеличивает опасность, пока ты тут, и лучше было бы, если бы я взялся за дело вместо тебя. Но если ты сам будешь изо всех сил бороться – это, конечно, гораздо лучше.

– Значит, на этом мы с тобой сойдемся, – сказал К. – И что же, по-твоему, я должен делать дальше?