Процесс

Первое время К. провожал Хастерера – или, наоборот, Хастерер К. – не до самого дома, но потом вечера стали заканчиваться для К. приглашением в квартиру Хастерера. Там они сидели еще часок за хорошим шнапсом, покуривая хорошие сигары. Эти вечерние посиделки так нравились Хастереру, что он не отказывался от них даже в те несколько недель, когда с ним жила женщина по имени Хелена – полная, немолодая, с желтоватой кожей и черными вьющимися волосами. К. сперва видел ее только в постели, где она совершенно бесстыдно валялась, читая роман-фельетон и не обращая внимания на мужские разговоры. Лишь когда становилось поздно, она потягивалась, зевала и, убедившись в невозможности привлечь к себе внимание иным способом, запускала в Хастерера своим чтивом. Тогда он вставал смеясь из-за стола, и К. пора было прощаться. Но потом, когда Хастерер начал уставать от Хелены, она стала всерьез мешать их посиделкам. Теперь она дожидалась мужчин полностью одетая, обычно в платье, которое она, видимо, находила очень изысканным и нарядным. На самом деле это было старое, перегруженное деталями бальное платье, выглядевшее особенно нелепо из-за нескольких рядов декоративной бахромы. К. не очень хорошо запомнил платье: он вообще избегал смотреть на Хелену и часами сидел потупившись, пока она прохаживалась вразвалку по комнате, садилась с ним рядом и даже пыталась от отчаяния, когда ее положение совсем пошатнулось, оказывать К. знаки внимания, чтобы заставить Хастерера ревновать. От отчаяния, а не со зла наклонялась она над столом, показывая К. обнаженную спину, круглую и жирную, и приближая к нему лицо в надежде заставить его поднять глаза. Добилась она лишь того, что К. стал уклоняться от визитов к Хастереру: когда он все же посетил его через некоторое время, Хелена была уже окончательно отослана прочь. К. принял это как само собой разумеющееся. В тот вечер они особенно долго просидели вдвоем – Хастерер хотел брататься, и домой К. шел в легком тумане от выкуренного и выпитого.

На следующее утро директор банка заметил по ходу делового разговора, что, кажется, видел К. вчера вечером – и, если он не ошибается, под руку с прокурором Хастерером. Директор, похоже, нашел это столь необычным, что запомнил – впрочем, со свойственным ему особенным педантизмом – даже церковь неподалеку от фонтана, возле которой произошла эта встреча. Он будто описывал мираж. Тут К. объяснил ему, что они с прокурором друзья и действительно проходили вчера мимо церкви. Директор удивленно улыбнулся и предложил ему сесть.

Это было одно из тех мгновений, за которые К. любил директора: этот ослабленный болезнью, вечно кашляющий и перегруженный ответственной работой человек показал, что ему небезразличны благополучие и будущее К. Другие служащие, которые сталкивались с тем же, считали такие проявления заботы холодными и поверхностными: это казалось им просто удобным способом за счет каких-то двух минут заручиться на годы вперед лояльностью ценного сотрудника, – но, как бы то ни было, К. в такие мгновения чувствовал себя человеком директора.

Возможно, дело в том, что директор говорил с К. несколько иначе, чем с другими. Он не то чтобы забывал о своем высоком положении, чтобы пообщаться с ним по-простому, – такое постоянно случалось при обычных разговорах по работе; нет, он словно не помнил, какую должность занимает К., и говорил с ним как с ребенком или как с несмышленым юношей, который только пытается получить место и по какой-то непонятной причине вызывает у директора симпатию. Конечно, К. не стал бы терпеть такое обращение ни от кого, даже от начальства, если бы директорская заботливость не казалась ему искренней или если бы он не был полностью очарован этой заботой как таковой и тем, что директор выказывает ее в подобные мгновения. К. признавал свою слабость. Возможно, в нем и правда сохранилось что-то детское, ведь он не знал отцовского внимания: его отец умер молодым, и К. рано покинул родительский дом, а нежность матери – теперь уже полуслепой, жившей все в том же совсем не изменившемся городке, где он в последний раз был два года назад, – он скорее отвергал, чем стремился вызвать.

– А я и не знал об этой дружбе, – сказал директор, и только слабая доброжелательная улыбка сгладила строгость этих слов.

К Эльзе