Процесс

К. поразило не то, что он и здесь обнаружил судебную канцелярию, а собственное невежество в судебных вопросах. Став обвиняемым, он взял себе за первейшее правило всегда быть ко всему готовым, ничему не удивляться, не смотреть по наивности вправо, когда слева незаметно стоит судья, – и как раз это фундаментальное правило он всякий раз нарушал… Перед ним открывался длинный коридор, наполненный таким воздухом, по сравнению с которым воздух мастерской казался освежающим. По обе стороны были расставлены скамьи, точь-в-точь как в канцелярии, ответственной за дело К. Похоже, обстановка канцелярий подчинялась определенным правилам. Посетителей было немного. Один из них полулежал на скамье, положив голову на руки, и, казалось, спал, другой стоял в полутьме в дальнем конце коридора. К. перелез через кровать; за ним следовал художник с картинами. Скоро им встретился судебный пристав – К. научился узнавать приставов по золотой пуговице, пришитой к цивильному платью ниже обычных пуговиц, – и художник поручил ему проводить К. и отнести картины. К. шатало, он прижимал ко рту носовой платок. Они были уже почти у выхода, когда навстречу им выбежали девчонки – нет, от них увернуться не удалось. Ясное дело: увидели, что дверь мастерской открылась, и пошли в обход, чтобы напасть уже отсюда.

– Дальше провожать не могу! – смеясь, крикнул художник, окруженный девочками. – До свидания, и не раздумывайте слишком долго.

К. даже не оглянулся на него. В переулке он взял первую же попавшуюся пролетку. Ему очень хотелось избавиться от пристава, чья золотая пуговица жгла ему глаза, даже если больше никто ее не замечал. Услужливый пристав хотел было усесться рядом с извозчиком, но К. согнал его с козел.

Когда К. подъехал к банку, полдень давно миновал. Он бы с удовольствием оставил картины в пролетке, но опасался, не придется ли когда-нибудь предъявить их художнику. Так что он позволил отнести их в кабинет и запер в самый нижний ящик стола, чтобы они, по крайней мере в ближайшие дни, не попались на глаза заместителю директора.

Борьба с заместителем директора

Как-то утром К. ощущал удивительную свежесть и готовность к борьбе. Мысли о суде почти не беспокоили его, казалось даже, что если нащупать какой-то рычаг, скрытый пока в темноте, и легонько потянуть за него, то вся эта необозримо огромная организация будет вырвана с корнем и уничтожена.

Такое необычное состояние вызвало у него соблазн пригласить к себе в кабинет заместителя директора и обсудить с ним одно слишком затянувшееся дело. Как обычно в подобных случаях, заместитель директора вел себя так, словно его отношения с К. в последние месяцы ничуть не изменились. Он спокойно вошел, как в прежние времена постоянной конкуренции с К., спокойно выслушал объяснения К., показал несколькими доверительными, даже товарищескими замечаниями свою заинтересованность и спутал карты К. лишь тем, что совершенно не отвлекался от сути, словно готов был всецело посвятить себя делу, тогда как на самого К. при виде этого образчика сознательности налетел со всех сторон рой посторонних мыслей и он вынужден был почти без сопротивления оставить дело в руках заместителя директора. В какой-то момент стало так худо, что К. вернулся к реальности, лишь заметив, что заместитель внезапно встал с места и, не говоря ни слова, вернулся в свой кабинет. К. не знал, что случилось – то ли обсуждение само собой завершилось, то ли заместитель прервал его, потому что К., сам того не понимая, разозлил его или сказал какую-то чушь, то ли он заметил, что К. не слушает, а думает о своем. Нельзя было даже исключить, что К. принял дурацкое решение или что заместитель директора заманил его в западню и теперь поспешил воспользоваться этим, чтобы навредить К.