Процесс. Замок (с иллюстрациями Веры Дубровской)

предосторожности. Даже привидения утром исчезают, однако К. остался там, руки в карманах, будто выжидая, что если не исчезнет он, то исчезнет весь коридор, со всеми комнатами и господами. И так бы оно наверняка и случилось — он может в этом не сомневаться, — если бы такая возможность существовала, потому что эти господа обладают беспредельной деликатностью.

Никто из них никогда не прогнал бы К., никогда бы не сказал — хотя это можно

было понять, — чтобы К. наконец ушел. Никто бы так не поступил, хотя присутствие К., наверно, бросало их в дрожь и все утро — любимое их время —

было для них отравлено. Но вместо того, чтобы действовать против К., они

предпочитали страдать, причем тут, разумеется, играла роль и надежда,

408

ф. кафка

что К. наконец увидит то, что бьет прямо в глаза, и постепенно, глядя на страда-ния этих господ, тоже начнет невыносимо страдать от того, что так ужасающе

неуместно, на виду у всех, стоит тут, в коридоре, да еще среди бела дня. Напрас-ные надежды. Эти господа не знают или не хотят знать по своей любезности

и снисходительности, что есть бесчувственные, жестокие, никаким уважением

не смягчаемые сердца. Ведь даже ночной мотылек, бедное насекомое, ищет

при наступлении дня тихий уголок, расплывается там, больше всего желая исчезнуть и страдая оттого, что это недостижимо. А К., напротив, встал там, у всех на виду, и, если бы он мог помешать наступлению дня, он, конечно, так

бы и сделал. Но помешать он никак не может, зато замедлить дневную жизнь, затруднить ее он, к сожалению, в силах. Разве он не стал свидетелем раздачи

документов? Свидетелем того, что никому, кроме участников, видеть не разрешается. Того, на что никогда не смели смотреть ни хозяин, ни хозяйка в собственном своем доме. Того, о чем они только слышали намеками, как, например, сегодня, от слуг. Разве он не заметил, с какими трудностями происходило распределение документов, что само по себе совершенно непонятно, так как каждый

из этих господ верно служит делу, никогда не думая о личной выгоде, и потому

изо всех сил должен содействовать тому, чтобы распределение документов —

эта важнейшая, основная работа — происходило быстро, легко и безошибочно? И неужели К. даже отдаленно не смог себе представить, что главной причиной всех затруднений было то, что распределение пришлось проводить почти

при закрытых дверях, а это лишало господ непосредственного общения, при

котором они смогли бы сразу договориться друг с другом, тогда как посредни-чество служителей затягивало дело на долгие часы, вызывало много жалоб, вконец измучило господ и служителей и, вероятно, еще сильно повредит даль-нейшей работе. А почему господа не могли общаться друг с другом? Да неужели К. до сих пор этого не понимает? Ничего похожего — и хозяин подтвердил, что его жена того же мнения, — ничего похожего ни он, ни она до сих пор

не встречали, а ведь им приходилось иметь дело со многими весьма упрямыми

людьми. Теперь приходится откровенно говорить К. то, чего они никогда не

осмеливались произносить вслух, иначе он не поймет самого существенного.

Так вот, раз уж надо ему все высказать: только из-за него, исключительно из-за

него, господа не могли выйти из своих комнат, так как они по утрам, сразу после сна, слишком стеснительны, слишком ранимы, чтобы попадаться на глаза

посторонним, они чувствуют себя форменным образом, даже в полной одежде, слишком раздетыми, чтобы показываться чужому. Трудно сказать, чего они

так стыдятся, может быть, они, эти неутомимые труженики, стыдятся только

того, что спали? Но быть может, еще больше, чем самим показываться людям, они стыдятся видеть чужих людей; они не желают, чтобы те просители, чьего

невыносимого вида они счастливо избежали путем ночного допроса, вдруг теперь, с самого утра, явились перед ними неожиданно, в непосредственной

близости, в натуральную величину. Это им трудно перенести. И каким же должен быть человек, в котором нет к этому уважения? Именно таким человеком,

замок

409

как К. Человеком, который ставит себя выше всего, не только выше закона, но

и выше самого обыкновенного человеческого внимания к другим, да еще с таким тупым равнодушием и бесчувственностью; ему безразлично, что из-за

него распределение документов почти что срывается и репутация гостиницы

страдает, и, чего еще никогда не случалось, он доводит этих господ до такого

отчаяния, что они начинают от него обороняться и, переломив себя с не-мыслимым для обыкновенного человека усилием, хватаются за звонок, призывая на помощь, чтобы изгнать К., не поддающегося никаким увещеваниям!

Они, господа, и вдруг зовут на помощь! Хозяин и хозяйка вместе со своей

прислугой давно прибежали бы сюда, если бы только посмели спозаранку без

зова появиться перед господами, хотя бы только для того, чтобы им помочь

и тотчас же исчезнуть. Дрожа от негодования из-за К., в отчаянии от своего

бессилия, они стояли в конце коридора, и звонок, которого они никак не ожидали, был для них сущим избавлением. Ну, теперь самое страшное позади!